Смертельное фрикасе. Убийство по лионскому рецепту

или каре ягненка, его розовая мякоть…

Доехав до ворот Бурк-ан-Бресса, они свернули на другую департаментскую дорогу и углубились в сельскую местность. И наконец через десяток километров прибыли на ферму некоего птицевода, по забавному совпадению звавшегося Делуазо[96], специалиста по разведению бресских кур на свежем воздухе, что было признано биопродукцией; а вдобавок он еще и готовил курятину по старинке. Хозяин встретил их с радостью — статья в «Гастрономических радостях» была для него знаком признания, на которое он давно надеялся. Визит проходил как и подобало, следуя привычному протоколу: колпаки и бумажные гигиенические маски, бахилы поверх обуви, поучительные речи у каждого места, где птицу забивали, ощипывали вручную и всухую, после чего готовили, а также острые вопросы и откровенные ответы.

Проскочив бегом через лаборатории, они чуть дольше задержались в зонах разведения и получили право на длинный отчет о разделении птиц по возрасту и размеру, о контроле за их развитием, откормом на основе кукурузного зерна в закрытой выгородке, называемой клеткой, за их окольцовкой и обрезкой когтей. Пако беспрестанно щелкал фотоаппаратом, стоя в траве на коленях, чтобы быть поближе к курам, и в конце концов весь покрылся пухом.

Делуазо пригласил их проследовать в свой кабинет. Предложил им взять несколько рекламных буклетов и, не удержавшись, похвастался дипломами и прочими трофеями, полученными на конкурсе лучших бресских птицеводов «Слава Бресса». Лора остановилась перед висящим на стене карандашным рисунком — поясным портретом в рамке красного дерева, изображавшим элегантного господина XIX века. Бородка клинышком, густые брови, лоснящаяся шевелюра, вздернутый кверху подбородок — этот экзальтированный дворянчик буквально царил над письменным столом хозяина.

— Ваш предок? — спросила заинтригованная журналистка.

— О, нет: перед вами самый блистательный защитник бресской курицы, выдающийся поэт Габриэль Викер, дважды удостоенный премии Французской академии.

— Никогда о нем не слышала.

— Он умер в одна тысяча девятисотом году, и поверьте, такого творца больше не будет. Послушайте-ка это милое стихотворение! — сказал он, схватив со стола маленький томик в потертом кожаном переплете, и ему не понадобилось долго его листать, чтобы найти текст, который он и без того явно знал наизусть. — Только вслушайтесь! Это называется «Пулярка»:

Наивное Бресса дитя,
Краса и услада для пира,
Зачем облачили тебя
Тончайшею ризою жира?
Наперсница всех толстяков,
Которыми край наш богат,
Почтить тебя каждый готов,
И всякий нахваливать рад!

В дальнейшей веренице рифм поминались: вино поммар, почтенное пузо, поедатели кукурузных лепешек и грех чревоугодия. Он читал, даже облизываясь от удовольствия, и его несло вплоть до последнего четверостишия, которое он закончил, прищелкнув языком:

Любовь мою не одобряя,
Кюре меня должен хулить,
Но я, о пулярка младая,
Клянусь тебе верность хранить!

Лора и Пако пришли в восторг, неуклюже рассыпавшись в подобающих комплиментах, но Делуазо, чьи побагровевшие щеки выдавали искреннее волнение, не сообразил, что это просто вежливость, и с ходу предложил им прослушать оду Викера «Каплун», тоже состоявшую из дюжины четверостиший. Они еле отговорились срочной встречей в Лионе, сослались на долгий путь, но пообещали вернуться. Делуазо отпустил их с сожалением и, когда машина покидала двор фермы, все еще держал открытую книгу в руках.

Они подождали, пока не отъедут на несколько десятков метров, и громко расхохотались.