— Хорошо, — ответил он. — Свистнешь, когда будешь готов.
«Здравствуй, гора. Это я. Я набрался смелости и сейчас… сейчас постараюсь перенести тебя на бумагу. Вернее, не так…
Конечно, не так. Разве я могу перенести тебя? На бумагу? Целиком?
Нет! Конечно нет!
Я перенесу на бумагу все, что думаю о тебе.
Нет!
Не то, что думаю, — то, что чувствую!
Нет!
Не то, что чувствую… это даже не чувство! Ощущение? Нет… Отпечаток? Нет…
Гораздо больше!
Столько всего произошло за эти несколько дней!.. А ты, гора, вроде бы все та же — и не та…
По чьей воле ты зовешь человека, манишь его и делишься с ним? Если это Бог, значит, Бог сказал тебе, а ты — мне?
Как же это?.. Как Он мог все знать и сказать тебе?
Это Он разрешил тебе поделиться сокровищами? Он показал мне, где зарыта икона?
Но чтоб я смог увидеть этот сон, я же должен был подняться на тебя, гора?
Ты говоришь со всеми или только с некоторыми? Откуда ты знаешь, слышат тебя или не слышат?
А сокровища? Ты ведь не раздаешь их направо и налево… Сколько их еще у тебя осталось?
Сколько в тебе средневековых кладов? Сколько в тебе таких тайн, о которых я даже предположить не могу?
Над какими сокровищами прыгают твои кузнечики и порхают твои мотыльки?
Каких монахов ждут твои монастыри? Каких людей ты позовешь, а какие повернут назад, за пять минут до вершины?
Нет! Нет! Я не могу!
Я хочу вместить тебя, запечатлеть тебя на листе — но ты ускользаешь… ты не помещаешься..»
Я стоял напротив горы, почти автоматически подбирая краски и кладя мазки. Моя акварель оживала, гора оживала.
Такая, какой я видел ее в этот самый момент. Такая, какой я мог вместить ее в себя. В этот конкретный момент моей жизни.
Такая, какой я мог изобразить ее сейчас, со всем моим чувством и умением.
Ни больше ни меньше.
Я сравнялся с тем, что оживало на моем рисунке.
Всё…
Я сел на песок. Во мне все пело, но одновременно было такое чувство, что я чашка, из которой выпили всю воду.
Кажется, папа понял и подошел ко мне без зова.
— 0-у!.. — произнес, глядя на рисунок.
Потом он поднял меня с песка, взъерошил волосы и прижал к себе, что случалось чрезвычайно редко.
— Нет, нам не подменили мальчика в роддоме, — сказал папа.
А потом мы с ним с разбегу кинулись в море. И плескались и брызгались не меньше, чем с Денисом и Васькой.
Гора смотрела на нас…
Эй, гора!
Стой так долго, как можешь!
Вот, собственно, и всё. Мой рассказ подходит к концу. С тех пор пролетело уже больше двух лет.
Расскажу понемножку обо всех участниках истории. Хотя можно было бы и «помножку» рассказать!
Сначала про наших ребят из «художки».
У Лёнчика нога зажила, и следов не осталось. Мы по-прежнему учимся в одном классе, дружим, переписываемся и болтаем по скайпу. Только теперь еще частенько общаемся с Денисом и Васькой.
Колю родители из «художки» забрали. Вроде бы отдали в частную школу, к какому-то известному художнику. Я совсем не жалел о расставании с ним.
Оленька учится с нами, дружит с Лёнчиком.
А вот Света… Света потеряла интерес к рисованию, как до этого потеряла его к фигурному катанию, к гимнастике и лыжам.
Ее отдали учиться игре на гитаре. Я все реже и реже вспоминал Свету. Больше вспоминал о том, как ревновал ее к Кольке.
