Я вырос, а она не изменилась. Все так же цветут на ней безымянные цветы, порхают мотыльки и стрекочут кузнечики.
Гора осталась все той же — таинственной и манящей.
Неподдельной.
Гора ничуть не изменилась и от того, что изменилась страна, в которой она теперь находится.
Но мне кажется, что гора тоже радуется вместе с нами. Просто… не может же гора прыгать и хлопать в ладоши…
Здравствуй, гора!
Конечно, в Москве я не забывал о том, что гора существует. Я вспоминал о ней, но… Наверно, не так часто, как надо бы. Или не так… качественно, что ли.
Несколько раз, особенно после того, как мы вернулись из Крыма, я пытался нарисовать гору по памяти. Я пробовал рисовать ее с разных ракурсов, с разных сторон. Со стороны суши, со стороны моря. При штиле и во время бури, утром, на рассвете, днем, вечером и ночью.
Иногда у меня получалось, иногда — нет.
Я включил гору в одну из своих контрольных композиций. Правда, мне пришлось несколько изменить ее очертания, поставить на ней маяк и запустить в море несколько парусников.
На темном грозовом небе моей композиции гора сияла под солнечным лучом.
Когда я выставил композицию на просмотр, Лёнчик сразу же узнал гору:
— О, Саня! Это же наша гора! В Крыму!
— Ага, — кивнул я.
Я был очень благодарен Лёнчику за эту фразу, брошенную мимоходом.
И всё же…
Иногда мне казалось, что гора «подпускает» меня к себе на какое-то расстояние, известное только ей, и не дает подойти ближе. Потому что я еще не готов.
Но мне все равно становится тепло и хорошо. Потому что я знаю одно: гора есть. Она существует. Она ждет.
Душа горы не изменит. Не предаст. Не исчезнет.
Можно было бы закончить на этом мой рассказ. Но из песни слов не выкинешь.
Глава 42
Как же про Мигеля-то не рассказать!
Не думайте, что он стал художн и ком-реал истом. Все пролетевшие два года Мигель по-прежнему занимался своим перфомансом. В первый год после этой истории восстанавливать монастырь не поехал — готовился к выставке. Не где-нибудь — в Париже!
До выставки Мигель ходил и сиял, как новая копеечка, а вот после…
Вернулся с выставки злым и «многократно неоцененным», как выразилась мама.
Какое-то время Мигель тосковал. Забросил все и даже к нам приходил редко.
Но долго находиться в творческом кризисе Мигель себе не позволил. Начал все сначала. Снова появились разговоры о выставках. И подружек Мигель продолжал менять, но… «без вдохновения»!
По крайней мере, так он говорил всем.
А вот на второй год… вместе с нами… под видом летнего отдыха… поехал на недельку и просидел на горе два месяца.
У Мигеля на горе остался и свой интерес. Он сунулся в изолятор сразу же, как прилетел. Хотел найти Верочку, которой когда-то обещал писать, но… Но — увы…
Толстая тетка-врач встретила москвича приветливо и предложила ему померить температуру и давление. За умеренную плату.
Мигель поднялся на гору в расстроенных чувствах. Иваныч ему не сочувствовал. Он сказал:
— Надо было этой врачихе клизму тебе предложить! Ведёрную!
— Пол ведёрной бы хватило, — грустно ответил Мигель.
На что Иваныч язвительно заметил:
— Ты, брат, все жалеешь себя да поблажек ждешь. — И добавил: — Поезд ушел. Не догонишь теперь… А вообще — обидел ты девчонку. Это же тебе не какая-нибудь московская тусовщица!
Мигель спустился с горы и бросился искать Верочку. По тому адресу, который значился в администрации лагеря, Верочки не оказалось. Соседи не
