Раньше – это когда в Кремле не было автоматов. Мол, тогда дружинники, по мнению староборцев, и без них вполне справлялись с обороной Кремля былинно-исконным оружием – мечами да копьями. Также староборцы были решительно против мутантов. Блюдя чистоту общины, они были готовы искоренять даже малейшие следы мутаций, изгоняя из нее соплеменников-«нелюдей».
– И многих выгнали? – поинтересовался я, прикидывая, что сталось с моими друзьями-мутантами, оставшимися в Кремле.
– Не особо, только самых явных, – ответил Еремей. – Уж больно не нравится новое движение Говорящим с мечами. Они толкуют, мол, такие реформы подрывают обороноспособность крепости.
– Правильно говорят, – вставил я. Сотник на это даванул меня тяжелым взглядом.
– И ты туда же, сталкер, – медленно проговорил он. – А я вот не знаю за кем правда. С одной стороны, если есть огнеплюй, то к чему вся наша сила и навыки, которые мы поколениями оттачивали? И куда деваться воину, ежели у него тот автомат отобрали, иль сломался он. Нет огнеплюя – нет воина?
Я хотел что-то ответить, но Еремей махнул рукой.
– Забудь. Всё равно у каждого своя правда, от которой он не отступится сколько не спорь.
И рыкнул:
– Пришпорьте коней, братцы! С флангов мутов чую!
И правда, справа и слева в развалинах мелькали шустрые тени. Мутанты пока что побаивались нападать на хорошо вооруженный отряд, но в любой момент голод может оказаться сильнее страха – в разрушенном городе с добычей туго, так что ради куска окровавленного мяса муты вполне могут рискнуть жизнями.
Кстати, могу сказать, что верхом на фенакодусе скакать комфортнее, нежели на лошади. Лапы у него мягкие, не так жестко лупят в асфальт, как лошадиные копыта. Да и сам он гибче, словно на большой кошке едешь. Но страшновато, если честно. Всё равно что на крокодиле кататься. Того и гляди сбросит с себя и сожрет за милую душу.
Впрочем, до Кремля фенакодусы нас домчали без приключений. Стража без разговоров пропустила нас за ворота, даже не поинтересовались, кого это с собой приволок Еремей. Видать, сотник пользовался в крепости большим авторитетом.
Внутри Кремля всё было так же, как и раньше, ничего особо не поменялось со времени моего прошлого визита. Те же примитивные «зенитки»-арбалеты, нацеленные в небо – защита от рукокрылов. Те же метательные машины вдоль стен, чтоб через те стены навесом швырять в осаждающих разные горюче- взрывоопасные гостинцы. Те же суровые люди на стенах и улицах, готовые, если понадобится, в любой момент ринуться в бой. Суровое место.
Наш отряд остановился возле дружинных казарм. Пока воины занимались фенакодусами, Еремей лично отвел меня, похоже, в свою комнату, и сказал:
– Ты пока здесь посиди. Я же князю доложу что да как. Может, наградит тебя за спасение дружинника.
И ушел.
Оставшись один, я сел на лавку и окинул взглядом помещение.
Да уж, небогато живут сотники в крепости. В стены вбиты гвозди, на которых развешано оружие и снаряжение. Деревянные нары в углу, которые язык не поворачивается назвать кроватью. Сундук под ними, оббитый железными полосами. Стол. Лавка. Всё.
Понятно. Сюда сотник приходит лишь поспать, всё остальное время – на службе. В целом, жизнь профессиональных военных одинакова везде и во все времена. Так что ничего удивительного.
А что у профессионального воина главное в перерывах между заданиями? Правильно, полноценный отдых. Исходя из чего, я прям в одежде повалился на нары сотника, прикрытые тощим матрацем, и мгновенно отрубился…
Снилась мне кровь. Настоящая, реальная. Цвет и консистенцию которой никогда не могут правильно отразить киношники. То слишком светлую разольют на снегу или на асфальте, то чрезмерно жидкую. Глянешь – и сразу понятно, что никогда не видел режиссер настоящей багровой лужи, которая вытекает из живого человека. Или из мертвого, которому мозги вышибли, либо горло перерезали. Поэтому не люблю я кино. Больно много перевидал ее, настоящей. А как увижу то, что на экране льют, так сразу в мозгу срабатывает – обман. Не верю. Причем всему фильму, от начала до конца. Потому, что знаю – если врут в мелочах, значит и в целом то, что вижу – вранье, созданное дилетантами, ничего не знающими о реальной жизни.
В моем же сне настоящая лилась. Тягучая. Темно-вишневая, от одного вида которой появляется солоноватый вкус во рту, возникающий после того, как тебе душевно так въедут кулаком в зубы. Или когда сам вопьешься зубами в горло врага, ощущая губами, языком, горлом, как бьется в твоей окровавленной пасти чужая жизнь…
Много ее было, крови той. Я даже не успел осознать, откуда натекло столько, как ощутил довольно болезненный тычок в плечо.
От которого немедленно проснулся.
Надо мной стоял Еремей, держа в одной руке слабо мерцающую масляную лампу, а в другой небольшую краюху хлеба.
– Хорош дрыхнуть, – негромко сказал он, протягивая мне еду. – Собирайся.
– Награду получать? – осведомился я, спуская ноги с нар.
– Ага, награду, – отвел глаза сотник. – Сынок мой первее меня к князю побежал, докладывать, как мутант его через Черное Поле Смерти протащил, и
