сознательное разбиение автором текста подтверждает идею Гансхофа о том, что епископ Тура видел разницу в характере своих источников и повествования. В отличие от событий кн. I — Ш, начиная с кн. V, он описывал события почти что в форме анналов{63}. Текст «Истории» 5, 14, характеризующий события 577 г., мог быть написан только в период с 580 по 582 гг., или в короткий промежуток времени в 584 г. Связано это с тем, что в данной главе Григорий Турский повествует о потере Хильпериком сына. Старший сын Хильперика скончался в 580 г.{64}, а Теодерих, второй сын, родился в 582 г.{65} Он умер рано, в 584 г., но в этот же год у Хильперика родился другой сын, Хлотарь И{66}. В той части книги, которая описывает события 584 г., Григорий говорит о епископе Сульпиции из Буржа как о здравствующем{67}, однако последняя книга (591 г.) упоминает о его кончине{68}. В 585 г. Григорий пишет: борьба между королями подошла к концу{69} , не зная о том, что она будет продолжаться еще три года{70}. Таким образом, Григорий писал с перерывами в 3–5, иногда 7 лет, и поскольку описываемая им ситуация менялась, то менялась и точка зрения на события{71} . Для Бухнера это является доказательством идеи (чуть ранее выдвинутой Гансхофом) о том, что во второй половине своей «Истории» Григорий Турский писал по горячим следам и фиксировал события по мере их хода{72}.[16] Центральным моментом второй части является правление короля Хильдеберта I, которого Григорий описал как примерного христианского властителя и по годам его правления он датировал историю Меровингского королевства{73}. Изложение Григорием событий, связанных с правлением Хильдеберта, дает возможность сделать вывод, что эта часть текста была создана в момент событий или по их свежим следам{74}.
Изложенные выше наблюдения, касающиеся метода и стиля Григория Турского, оказали большое воздействие на историков послевоенного периода, обратившихся к исследованию конкретной проблемы отображения образа власти в «Истории»[17]. Впрочем, в начале XX в. наиболее чутким к проблемам авторского мировоззрения ученым было известно, что объективность Григория Турского наигранная, и за ней стояла тенденциозность{75}. Например, Хелманн отмечал как искусственную риторическую конструкцию то, что у Григория «демоническим» Хильперику и Фредегунде противостоял «добросердечный» Гунтрамн{76}. Данная точка зрения была полностью и некритически заимствована у Тьерри{77}. Подобные «прозрения», к сожалению, оказались не востребованными последующей историографией, и потребовалось еще много десятилетий, чтобы систематические поиски истоков мировоззрения Григория и его различных аспектов стали главнейшей задачей историков, занимающихся указанным периодом. В частности, вопросы об исторических концепциях и задачах, которые ставил перед собой Григорий Турский, характерны именно для исследователей последних лет. Можно отметить работу немецкого ученого М. Хайнцельмана, обратившего внимание на влияние, которое оказали на Григория Турского эсхатологические концепции истории, характерные для позднеантичного христианского мировоззрения{78}. Однако в этом труде автор акцентировал только один из аспектов мировоззрения Григория Турского, а именно — его церковно-эсхатологический характер. Иными словами, остается возможность изучить другие основания организации материала историком конца VI в. Современные медиевисты поделили сочинения V–VII вв. на те, которые следовали потестарной мифологии варварских племен, и те, которые интегрировали в повествование элементы христианской телеологии. Григорий Турский был отнесен ко второй группе{79}.
Один из важнейших вопросов, поставленных в данном исследовании, касается выявления в сочинениях раннесредневековых историков, живших в королевстве франков, позднеантичных культурных установок, и определения степени влияния, которое эти традиции оказали на формирование образа Франкского королевства. Суть вопроса кроется не просто в использовании античных риторических моделей, т.к. для многих ученых неоспоримым фактом является их присутствие в культуре Раннего Средневековья. Проблема состоит в способах адаптации позднеантичной знаковой системы к реалиям Раннего Средневековья. И здесь можно заметить, что образованные люди, жившие в эпоху господства варваров в бывших римских провинциях, могли уйти в солипсизм, не пытаясь адаптировать свою систему представлений к новым реалиям. Кассиодор, например, практически не допускал проникновения реалий варварского мира в язык позднеантичного делопроизводства, и поэтому его Остготское королевство выглядит так, будто в Италии ничего не изменилось со времени падения Римской империи после прихода готов{80}. На этом фоне подчеркивание Григорием Турским «варварства» франкской Галлии{81} давало возможность ученым в течение долгого времени утверждать, что королевство франков было наименее «романизованным» из всех варварских политических образований на момент возникновения в нем династии Меровингов, и что именно в нем можно в полной мере наблюдать процесс романо-германского синтеза. Более того, создалось впечатление, что период франкской истории, описанный Григорием Турским, был более варварским, чем последующие, когда франки постепенно стали воспринимать (или, как минимум, адаптировать) наследие Поздней Античности. Для проверки данных утверждений обратимся к ставшим хрестоматийным эпизодам с «Суассонской чашей» и с крещением Хлодвига, первого меровингского короля франков.
Несмотря на то, что большинство сюжетов франкской истории, казалось бы, было многократно исследовано{82} , ряд тем стал вновь привлекать внимание исследователей благодаря развитию в историографии новых концепций Раннего Средневековья. В частности, современное историописание возобновило те споры о достоверности исторического повествования Григория Турского, которые, казалось,
