затянет на ненавистной шее бельевую веревку. И вот, когда сладкий момент был уже изумительно близок, он услышал этот тихий бесполый голос: «Остановись. Оттуда, куда ты так стремишься, обратной дороги нет». Через неделю анестезиолог неосторожно упал, ударился головой и впал в кому, из которой так и не вышел. Сердобольные родственники отключили его от аппарата жизнеобеспечения примерно спустя полгода. А еще через несколько месяцев к нему явился Александр.
… — Теперь направо, — мужчина повиновался. Он был безусловно готов к тому, что это последние шаги в его жизни — скорее всего, ему не простят — как они это называют — «эксцесс исполнителя»[55].
Он оказался в комнате с зеркалами — высокие и узкие, они были расставлены так, что во всех он видел свое отражение — невысокий сутулый человек в очках и с залысинами, в дешевом пальто и поношенных ботинках. Руки в карманах — чтобы никто не увидел, как они дрожат от страха. Он не боялся смерти — он неистово боялся боли. Даже порезанный палец причинял ему страдания — а вид рассеченной плоти повергал в полуобморочное состояние, он призывал всю свою мужественность, но ее, как правило, не хватало, и он начинал плакать, как десятилетний пацан, и никак не мог остановиться.
— Доминик, здравствуйте, — послышался другой голос, такой же бесполый, но — более высокий. Первый он определил бы как тенор, а этот был скорее, фальцетом. Сейчас его назвали именем, которое он выбрал себе для работы в Ордене. Не все рыцари пользовались псевдонимами, но это не возбранялось.
— Здравствуйте, — выдавил он, глубже втягивая голову в плечи.
— Доминик, вы понимаете, почему вы здесь?
— Я… я… я не знаю.
— Неужели?.. — в голосе прозвучала плохо скрытая ирония.
— Я и правда не понимаю…
— Тогда мне придется вам кое-что напомнить. Например — ваш проступок двухмесячной давности. Вы помните, что натворили? Вы убили невинного человека.
— Я… помню, — Доминик задрожал.
— Метко стреляете, Доминик. Кто б мог подумать…
— Да… простите.
— Вам это сошло с рук. В ваше положение вошли и оставили убийство безнаказанным, так как сочли его несчастным случаем. Вы должны были чувствовать благодарность.
— Поверьте мне, я чувствовал! — воскликнул он.
— Но вы не остановились.
— О чем… о чем вы говорите?! — пролепетал он.
— Что вы натворили на кладбище?! — интонации фальцета стали резкими, даже визгливыми.
— Я… не знаю, как это произошло.
— Надеюсь, вы понимаете, что ваше нынешнее положение плачевно, не сказать более? — прямо спросил фальцет.
— Мне ясно дали это понять, — пробормотал Доминик. — Я готов.
— Боюсь, что вы до конца не представляете, что вас ждет. Око за око.
— То есть, меня замуруют заживо? — его голос дрогнул.
— Угу, — это «угу» прозвучало до странности мирно, вовсе не угрожающе и оттого он испугался еще сильнее.
— А вы чего ожидали?.. Око за око.
У него затряслись не только руки, но и колени. Он представил себе помещение в пару квадратных метров, холод, жажду и голод — словом, все, на что он обрек Антонину Сергеевну Сукору — немолодую воспитательницу детского садика. Но если б они только знали… если б только знали…
— Мы прослушали протокол порученной вам акции, — продолжал голос. — Потрудитесь объяснить, почему вы отступили от сценария.
Ему было нечего ответить, но даже если б он и нашел аргументы — как преодолеть судорогу, которая свела мышцы гортани и языка? Он не мог произнести ни слова.
— Вы не проинформировали осужденную о причине, по которой ее приговорили к заточению. Ни слова о детях, над которыми она издевалась. Вы не предложили ей покаяться. Скорее всего, она вообще ничего не поняла.
— Поняла, — прохрипел Доминик, наконец. — Уверяю вас, поняла…
— Даже если и так, — отрезал голос, — нарушение сценария недопустимо. Женщину приговорили к двум суткам заточения — ровно на столько, на сколько она запирала детей — без воды и еды. Вы изменили место акции, оставили ее в холодном склепе. На улице была минусовая температура. У нее не было шансов выжить.
— Да, — эхом откликнулся он.
— Никогда не поверю, что вы просто ошиблись, — в голосе прозвучала некоторая насмешка.
