крутил на безымянном пальце то самое кольцо, будто хотел привлечь ее, Анны, внимание к фамильной драгоценности… И привлек же…
Вероятно, Анна совсем расклеилась бы, но положение спас звонок Франсуа. Он поинтересовался, не может ли Анна выкроить пару дней и прилететь в Мадрид. «Я пришлю за вами самолет». Голос его звучал чуть смущенно. «И встречу вас в аэропорту Торрехон де Ардос». «Это лишнее, — испугалась Анна его напора. — Я вполне способна взять себе билет бизнес-класса». «Если вы такая упрямая, будь по-вашему, летите сами. Но билет оплачу я», — твердо заявил Альба. Они попрепирались еще немного, после чего Анна сдалась. И улетела в Мадрид первым же рейсом.
И вот она наслаждается рубиновой риохой в ресторане на Пуэрто-дель-Соль[85]. Позади целый день прогулки по Мадриду — поразительно, сколько раз она бывала в этом городе, но ничего, кроме сцены и гримерки Teatro Real[86] не видела. Ах да — еще Королевский дворец из окна той же гримерки и аэропорт. Франсуа заявил, что осматривать Мадрид из окна автомобиля — кощунство, и к крыльцу Palacio de Liria[87] подали изящное ландо[88], запряженное парой белых лошадей со снежными гривами и хвостами. На козлах сидел кучер, а на запятках ландо стояли два лакея — все трое в ливреях голубого цвета с серебряным позументом[89]. На лаковой дверце красовался уже хорошо знакомый Анне герб с герцогской короной. Сопровождаемые любопытными взглядами и вспышками камер бесчисленных туристов, они объезжали достопримечательности Мадрида. Строгая Plaza Mayor[90], казалось, еще хранящая запах костров аутодафе, величественный Palacio Real[91], смахивающий на свадебный торт, череда статуй, словно в почетном карауле на Plaza de Oriente[92] . Остановив ландо под серыми стенами времен Ренессанса, Франсуа поведал Анне о «босоногих монахинях» — Descalzas Reales[93], испанских принцессах и девушках из самых благородных семей, предпочитавших полуголодное существование браку с нелюбимым, назначенным для них строгими родителями. Солнце уже давно покинуло зенит, когда Альба предложил отправиться в Аранхуэс[94], но тут Анна взмолилась: «Франсуа, я устала!» И они вернулись на Пуэрто-дель-Соль.
Гитарист — хрестоматийный севильянец — темноволосый, черноглазый, в черной шелковой рубашке, подпоясанный алым кушаком. Его тонкие нервные пальцы перебирают струны, а голос — бархатный и страстный:
— Вы знаете эту песню? — спросил Франсуа, после того, как токаор[96], опалив молодую женщину огненным взглядом, закончил петь и, продолжая ласкать струны гитары, отошел от их столика.
— Знаю, — улыбнулась Анна. — Это Malaguena.
— Точнее, Malaguena Salerosa[97]. Строго говоря, это мексиканская песня, а не испанская. Вы понимаете, о чем она?
— Фрагментами, — призналась Анна. — Мой испанский далек от совершенства.
— Верно. У меня к вам просьба, Анна.
Анна крайне удивилась — Франсуа за два года их знакомства никогда ничего у нее не просил, и из уст гордого аристократа подобное звучало по меньшей мере странно. Тем не менее, Анна сказала: — Рассмотрю вашу просьбу максимально благосклонно, ваше высочество.
Франсуа не отреагировал на ее выпад — он по-прежнему был спокоен. — Мне б хотелось, чтобы вы занялись испанским языком.
— У меня совсем нет времени, — Анна с сожалением покачала головой. — Я сейчас готовлю новую партию. Лиза в «La Filie mal gardee»[98]
— Я слышал. Когда премьера?
— В сентябре, — ответила Анна. — Я так счастлива, Франсуа! Дирекция пригласила Бориса Левицкого, моего партнера по московскому театру, на партию Колена. Я так, оказывается, скучала по нему, даже сама не осознавала, насколько.
— Я очень рад за вас, — голос Альба звучал совершенно искренне. — Но, поверьте мне, Анна, всегда можно выделить полчаса в день, чтобы позаниматься.
— Франсуа, — Анна заволновалась, — что случилось? Зачем? Мы с вами прекрасно общаемся по-французски, а больше друзей-испанцев у меня нет, — она запнулась и поправилась: — Теперь нет.
— Вы о Мигеле де Сильва, виконте Вильяреаль? — поднял бровь Альба. — Слышал, вы дружили с ним.
— Да, — в горле Анны запершило, и она кашлянула. — Он погиб.
