Хроника смертельной весны

На лестнице невыносимо воняло мусоропроводом и кошками. Майор по-дайверски задержал дыхание, кубарем скатился вниз и пулей выскочил из подъезда.

… -Мамочка, мамочка! — всхлипывала Тони. — Я хочу к мамочке…

Ей было холодно и страшно — ее вновь оставили одну. Но сейчас она хотя бы могла плакать — когда с ней находился тот отвратительный человек — она боялась издать хоть какой-то звук — он сразу же начинал говорить с ней неприятным ласковым голосом: «Плохая девочка, я накажу тебя. Поставлю в угол на соль. Тебя когда-нибудь ставили голыми коленками на соль?» С Тони никогда не делали ничего подобного — ее вообще никогда не наказывали. Просто что-то менялось в голосе папа и мама, и Тони понимала: ее поведение оставляет желать лучшего.

В комнате, где держали девочку, было темно. Дневной свет робко проникал через крохотное круглое оконце под самым потолком. Когда же солнце садилось, комната погружалась в непроглядный мрак — в ней не было ни одной лампочки. Тони чувствовала себя, точно в могиле, сердечко ее немело от безысходной тоски и унылого ужаса.

Где-то капала вода — будто отмеривала секунды ее жизни. Иногда Тони принималась их считать, сбивалась и начинала вновь. От монотонности этого занятия она засыпала, потом просыпалась — иногда от голосов, иногда от ударов колокола. В последнем случае у нее начинала болеть голова — ей казалось, что тяжелый звон вбивает ей в голову гвозди — и она вновь начинала плакать, только слез уже не осталось и она просто хныкала.

Но больше одиночества Тони боялась, когда в комнату заходил тот человек. Он ласково разговаривал с нею, а когда она молча опускала голову, чтобы не встречаться с ним глазами, хватал ее за щеки и повторял: «Смотри мне в глаза, маленькая дрянь!». Наталкиваясь на его масленый взгляд, она опускала глаза и не отрываясь, смотрела на кулон, видневшийся в распахнутом вороте его рубашки — буква «А» в руках летящего ангела. Тони было до дрожи страшно, так, что она боялась описаться. Ничего в этом человеке не было жуткого — встреть она его на улице — внимания б не обратила — но его вязкий голос пугал ее невозможно.

Еду ей приносила женщина — та двигалась тихо, никогда с Тони не разговаривала, только гладила ее по волосам. Она же приносила ей теплую воду, помогала умываться, ждала, пока девочка почистит зубы. Иногда женщина завязывала Тони глаза, и за руку вела куда-то, после чего Тони оказывалась в сырой ванной комнате. Там женщина, не произнося ни слова, купала ее, мыла ей голову… А потом отводила обратно в сырую, мрачную комнату, вновь гладила по голове и оставляла одну. Тони хотелось вцепиться в руку женщины и умолять не бросать ее, но она призывала всю свою детскую гордость и удерживалась от этого страстного желания — и девочка забиралась на жесткую кровать, накрывалась с головой одеялом и снова плакала. Только бы ее никто не услышал… Мама, мамочка… Папа… Где вы?.. Почему меня бросили?..

— Покажи с начала, — Виктор в который раз просматривал материалы видеонаблюдения. И в который раз удивлялся легкомыслию человека на экране: по виду он не был похож на гопника — средних лет мужчина, ничем не примечательный — такого увидишь в метро, скользнешь по нему глазами и не запомнишь.

— Ты показывал это Грушину? — поинтересовался майор у Зимина.

— А как же! И ему, и всей прислуге.

— И что?

— Садовник признал в нем хахаля горничной.

— Что-о? — Виктор вспомнил чопорную Августу Яковлевну. — Что за бред?

— Бред — не бред, а сама горничная отпирается, как партизанка на допросе.

— Ты ее отпустил?

— Что я, больной? Сидит в допросной. Хочешь пообщаться?

— Еще как!

… — Повторяю — как давно вы знаете этого человека?

— Я его не знаю, — губы горничной дрожали. — Нехорошо, молодые люди. Я вам в матери гожусь.

— Августа Яковлевна, — тяжело вздохнул майор, — поймите, наконец — этот человек — скорее всего — убийца. А вы свидетель. Угадайте-ка, кто будет следующим?

— Нет, нет! Этого не может быть! — горничная, наконец, разрыдалась. — Левушка такой добрый, такой хороший…

— Кто-кто? — у майора отвисла челюсть. — Как вы его назвали?

— Левушка… Он немного моложе меня, а полюбил. Вы не понимаете, какое это счастье для женщины моих лет?

— Ну, почему же не понимаем? Очень даже понимаем! — Виктор с готовностью кивнул. — Как фамилия Левушки? Или вы не знаете?

Августа продолжала рыдать, закрывая лицо отороченным кружевом белоснежным носовым платком.

— Имя? — каменным голосом повторил майор.

— Он хороший… Я e хочу, чтобы у него были неприятности…

— Имя, Августа Яковлевна! Или вы хотите провести ночь в камере предварительного… — майор не успел закончить фразу, как та выпалила: