на ножную клавиатуру — ну, нет, с этим ему точно не справиться. Мелькнул соблазн спуститься вниз и разрешить палладинам врубить их презренный Boombox, но еще более острым было искушение дотронуться клавиш, и извлечь из них голос божий… Именно так он всегда воспринимал музыку…
Несколько раз Десмонд сжал и разжал пальцы — сколько же времени он не притрагивался к инструменту? Долгие четыре года… И он опустил руки на выточенные из слоновой кости клавиши… Невероятной мощи звук взметнулся под арки полукруглых сводов базилики… Несколько вступительных фраз в Larghetto[226]… Как ни странно, он помнил текст и стал произносить его вполголоса: Lacrimosa dies illa, Qua resurget ex favilla, Judicandus homo reus, Huic ergo parce, Deus, Pie Jesu Domine, Dona eis requem…[227] Не-ет, не будет тебе покоя, Арно Тальон. Не настолько Господь всемилостив, чтобы простить такую тварь, как ты…
«А сам-то? — он отчетливо услышал голос из бездны, выдыхаемый трубами органа. — Сам-то ты — разве не такая же тварь? Прикрываешься любовью к женщине, а сам собственными руками эту женщину чуть не убил. Не будет и тебе искупления за отнятые жизни. И ведь ты даже не раскаиваешься, тебе просто время от времени становится мучительно жаль себя: как же так — такой красивый, такой умный, такой талантливый и в каком же дерьме оказался — никому не нужный, всеми презираемый и проклинаемый, любимая женщина испытывает животный ужас при одной только мысли о близости с тобой, а единственный твой друг — боевик ИРА, такая же загнанная в угол убийца, как и ты. Ах да, еще белобрысый сопляк.
Ну же, попробуй раскаяться, просто попытайся… Может, тогда из грязного душегуба превратишься не в человека, нет, хотя б в его подобие. Играй проникновенно, душу вложи в исполнение — пусть та мразь, там, внизу, насладится перед смертью. А смерть ему уготована лютая, страшная…»
— Это было здорово! — Бриджит даже не пыталась скрыть удивления, когда он спустился вниз. — Я и не знала, что ты играешь на органе.
— Я не играю на органе. Когда-то я неплохо играл на пианино. Но орган — не пианино. Еле справился с тремя клавиатурами.
— А так не скажешь. Тальон даже слезу пустил. Я, впрочем, тоже, — глаза Бриджит блестели в полумраке нефа.
— Довольно, — Десмонд отстранил ее и подошел к связанному Тальону. Поднял того за шиворот с мраморных ступеней — Арно с трудом удерживался на ногах, стянутых ремнем. «Предлагаю покаяться перед смертью», — произнес он довольно равнодушно. Ему на самом деле было плевать, раскается ли убийца, но протокол казни требовал предложить преступнику покаяться, облегчить душу. Идеально вырезанные губы Тальона мечтательно изогнулись: — Знаешь ли ты, как маленькие девочки сладко плачут? У них краснеют глазки и распухают носики… И текут такие трогательные сопельки…
Не глядя, Десмонд протянул руку и в нее вложили клинок — острый, словно бритва, японский меч. Глядя Тальону в зрачки немигающими холодными глазами, он сделал короткий замах снизу и катана вошла в живот злодея, точно столовый нож в чуть подтаявшее масло, вырвав из самого, казалось, нутра его хриплый стон. Не вынимая меча, Десмонд сделал резкое движение вправо и видимо, задел печень, так как Тальон взвизгнул неожиданно звонко. Еще одно движение, теперь наискосок, и вот на каменный пол базилики начали вываливаться кишки — скользкие и вонючие. Бриджит зажала нос: «Фу!» и отступила за колонну.
— Собирай! — тихо приказал Десмонд, разрубая оранжевый шнур, и к его удивлению, Тальон, рухнув на колени, стал судорожно возить руками по полу…
— Вот так, продолжай, — Десмонд выглядел вполне удовлетворенным. Убийца кряхтел и скулил, время от времени подергивая головой, словно в нервном тике…
Не в силах более смотреть, как Тальон пытается затолкать свои внутренности обратно в зияющую рану, Бриджит сделала еще несколько шагов назад и оказалась в тени трансепта[228]. Кажется, никто не заметил, что ее уже нет — еще пара шагов в сторону — она двигалась как призрак, неслышно ступая по каменным плитам… Вот дверь придела, ведущая на узкую боковую улочку — она должна быть открыта, так и есть, недавно смазанные тяжелые металлические петли чуть скрипнули, тяжелая дверь поддалась, и вот она уже на улице. — Шиншер![229] — услыхала Бриджит. — Я здесь!
Она оказалась в крепких объятиях мужчины, одетого в черное — голос ей смутно показался знакомым: «Это я, Салливан». Джеральд Салливан! Солдат ИРА, ее боевой товарищ! — Джерри!
— Слава богу, думал, уже не дождусь тебя! Я получил от тебя послание в последний момент!
— Не могу поверить, меня услышали? — спросила Бриджит, с трудом переводя дыхание.
— Но я же здесь! Ты все такая же красотка, Шиншер!
— Все готово?
— Да, нас ждут на автовокзале, бежим! — он схватил ее за руку и потянул в узкий переулок.
— Подожди! — Бриджит вспомнила о важном: — Во мне микрочип — нас сразу поймают!
— Это плохо! — Салливан на мгновение задумался, а потом достал перочинный нож. — Где этот чип? Будет больно, придется потерпеть…
— Я потерплю. — Она скинула куртку и, закатав рукав свитера до плеча, подставила ему руку. Он, чуть поколебавшись, вонзил в нее кончик ножа. Бриджит заскрежетала зубами. — Сейчас, Шиншер, сейчас, — приговаривал Салливан, но тут нож, звякнув, упал на булыжник мостовой: — Х-ххр… — с каркающим хрипом ирландец стал заваливаться на вымощенный булыжником тротуар.
— Джерри! — испуганно воскликнула Бриджит. Из пореза струей текла кровь, куртка болталась на одном рукаве, но она повторяла: — Что с тобой? Вставай!
