– Вот как?
– Понимаете, поскольку вы отказались позировать в обнаженном виде, я решил, что можно написать вас верхом на лошади в костюме для верховой езды. Может, зайдете, взгляните на лошадей? Есть там одна, как нельзя лучше подойдет по расцветке.
У меня просто голова шла кругом, но говорил он, похоже, вполне искренне. К тому же, решила я, в конюшне в этот утренний час наверняка есть люди.
– Что ж, хорошо. Пошли.
Гаррет Уинтерс улыбнулся и зашагал к конюшням. Я последовала за ним, и вот мы дошли до самого последнего стойла внутри. Там находился стройный светло-серый мерин – действительно очень красивое животное. Наверное, подумала я, если женщине говорят, что такая прекрасная лошадь как нельзя лучше ей подходит, можно смело считать это комплиментом.
– Встаньте здесь, хорошо? – сказал он, взял меня за плечи и передвинул в другую сторону перед стойлом. И снова его глаза пытливо оглядели меня с головы до пят. И я вдруг почувствовала, что перестала быть для него женщиной – теперь я была лишь предметом, который предстояло запечатлеть на полотне.
На лошадь, похоже, все эти артистические манипуляции мистера Уинтерса не произвели впечатления. Пережевывая клок сена, она подошла ко мне сзади и понюхала мои волосы.
Я развернулась, рассмеялась и, как догадываюсь, испортила художественное впечатление от этого момента.
– Привет, привет тебе, – сказала я и погладила лошадь по носу. – Ты настоящая красавица.
– Сдается мне, эта лошадь непригодна для позирования, – заметил мистер Уинтерс.
Я обернулась и посмотрела на него через плечо:
– Это почему же?
Мистер Уинтерс покачал головой:
– Нет, не думаю, что тут что-то получится. Хотелось бы написать вас верхом на ней, но она для этого не годится. Кроме того, здесь слишком холодно, да и освещение довольно скверное. И вряд ли нам позволят завести лошадь в оранжерею.
– Да, это уж точно.
Он пожал плечами:
– Что, тогда придется писать вас в вечернем платье.
Гаррет подошел совсем близко, протянул руку – вроде бы с намерением похлопать лошадь по носу. Но вдруг погладил меня по руке, и я снова усомнилась в том, что ему знакомы светские приличия. Неужели он заигрывает со мной, как предположил Майло? Или же просто таким образом проявляет дружелюбие, и его явно не заботит, что это может быть истолковано превратно?
Тут кто-то откашлялся. Мы обернулись и увидели, что за спиной у нас стоит мужчина. Судя по костюму, грум.
– О, доброе утро, – поздоровалась я.
– Доброе утро, мадам. Сэр… – Грум смотрел на нас с несколько подозрительным выражением, как на незваных гостей в своих владениях, что не было лишено оснований.
– Вот, просто любуемся этой чудесной лошадью, – объяснила я.
Я правильно поступила, заговорив о лошадях, потому что подозрительное выражение тотчас исчезло с его лица, и он подошел поближе.
– Это мерин мисс Люсинды по кличке Ромео.
– Просто красавец.
Грум кивнул:
– Да, прекрасное животное, но уж больно норовистое.
– А с виду кажется таким спокойным, – заметил мистер Уинтерс.
Грум нахмурился:
– Может, и кажется, сэр, но видели бы вы его, стоит только почуять крысу. Тут на днях мисс Люсинда зашла на конюшню, а он брыкался и лягался, как бешеный. И мисс Люсинда испугалась, что Ромео может пораниться. Она бы никогда меня не простила, если бы с ним что-то случилось.
– Уверена, вы прекрасно заботитесь о нем, – сказала я.
Грум гордо улыбнулся:
– Стараюсь по мере сил, мадам.
– Муж говорил, конюшни у вас в отличном состоянии. – Нет, разумеется, Майло выразился не совсем так, но, когда речь заходила о лошадях, даже незначительная похвала от Майло казалась большим комплиментом.
Грум так и просиял:
– Это был ваш муж, миссис Эймс?
