И вот, основательно подготовившись к утренней вылазке, я осторожно покосилась на кровать. Я собиралась не слишком тихо в надежде, что Майло проснется и вызовется меня сопровождать. С другой стороны, мне не очень-то хотелось, чтобы он проснулся, поскольку Реджи наверняка будет более откровенен наедине со мной.
Проходя по дому, я встретила лишь одну служанку. Распахнула дверь и вдохнула свежий и холодный утренний воздух. Небо отливало каким-то странным серебристым оттенком, постепенно белевшим к горизонту, над которым поднималось солнце. С полминуты я стояла на ступеньках, решая, в каком направлении пойти. Но откуда было мне знать, вышел ли вообще на прогулку сегодня Реджи Лайонс, и если да – то какое направление избрал?
Я посмотрела на восток, на озеро, где водная поверхность поблескивала в лучах бледного утреннего солнца. У берега в тени деревьев виднелся летний домик – место, где разыгралась та давняя трагедия. Возможно, там я найду что-то полезное для своего дальнейшего расследования.
Затем я подумала, что домик, судя по всему, находится намного дальше, чем кажется, а все кругом заметено снегом. Впрочем, добраться до него будет не так уж и трудно. Но вот чем мне объяснить свое любопытство, если меня там кто-то застанет? С чего это я вдруг буду всматриваться в его окошки?
Я прошла по дорожке, усыпанной гравием, вышла на лужайку и направилась к озеру. Замерзшая трава похрустывала у меня под ногами, изо рта вырывался белый пар. Утро выдалось страшно холодное, и мне казалось, что от вдыхания ледяного воздуха в моих легких образуется туман.
Я прошла примерно с полдороги до озера, как вдруг заметила фигуру человека, бредущего со стороны противоположного берега. Это был Реджи. Я тут же направилась к нему. Шел он медленно, с опущенной головой и пока меня не замечал.
– Доброе утро, мистер Лайонс, – крикнула я, подойдя поближе. Потом поняла: глупо было орать во все горло, напугать его я вовсе не хотела.
Он поднял голову, махнул рукой и двинулся навстречу.
– Доброе утро, миссис Эймс, – сказал он, подойдя ко мне. – Что-то вы сегодня рано. – Лицо у него раскраснелось от мороза – наверное, гулял он довольно долго.
– Да, что-то не спалось, вот и решила пойти подышать свежим воздухом. Утром здесь так красиво.
– Да, – кивнул Реджи. Огляделся по сторонам, однако мне показалось, что его мало интересует окружающий пейзаж.
– Вот, думала прогуляться до озера, – продолжила я. Вопросительно посмотрела на него и зашагала в этом направлении. Он был слишком хорошо воспитан, и пусть и нехотя, но последовал за мной.
Какое-то время мы шли в неловком молчании, каждый был целиком погружен в свои мысли. И вот, дойдя до берега, остановились и начали смотреть на водную гладь, наполовину затянутую льдом.
Поблизости оказалась каменная скамья. Очевидно, солнце согрело ее, и снег растаял. Я уселась, по-прежнему глядя на озеро. Вдали на другой стороне озера виднелся летний домик, он действительно был дальше, чем я думала.
Я подняла глаза и увидела, что Реджи неподвижно стоит рядом и взгляд его устремлен на воду.
– Может, присядем ненадолго? – предложила я.
Он посмотрел на меня с таким видом, словно только что понял, что я все еще здесь. Но на скамью все-таки сел.
Воздух был очень холодный, и место это казалось таким пронзительно одиноким и отчужденным, точно все плохие воспоминания все еще витали вокруг озера и над ним. Похоже, Реджи Лайонс тоже чувствовал это. Он сидел, словно окаменев, и его темные глаза светились невысказанной болью.
– Здесь так тихо и спокойно, – вымолвила я наконец. Нет, разумеется, это место никак не могло показаться спокойным человеку, который был здесь семь лет назад.
Реджи приподнял повыше воротник и скрестил руки на груди, чтобы хоть как-то удержать тепло. Он по-прежнему не сводил взгляда с озера, и было в его глазах какое-то отрешенное выражение, которое я так часто видела на лицах других прибывших в Лайонсгейт.
– Никак не могу понять, люблю ли я это место или ненавижу, – сказал он. – Ребенком я думал, что нет на свете прекраснее места, чем Лайонсгейт. Теперь же оно кажется мне тюрьмой, из которой никак нельзя убежать, куда бы ты ни направился.
– Понимаю, это трудно – находиться здесь после всего случившегося, – заметила я.
– Это было ужасно. Не стоило мне сюда возвращаться.
– Как вам кажется… мы могли бы поговорить об этом? – Мне интересно было знать, что Реджи может рассказать об убийстве, но сам вопрос относился и к нынешней ситуации.
– Грязное то было дело, – произнес он наконец.
Я не стала спрашивать, что он имеет в виду. Ясно одно: Реджи говорил не о смерти Изабель, а о той истории семилетней давности. Похоже, ни один из свидетелей, находившихся здесь в то время, просто не в силах ее забыть. Я с самого начала это подозревала, и хотя далеко не все они были ответственны за смерть Эдвина Грина, каждый чувствовал угрызения совести из-за произошедшего. Они были наказаны за фривольное поведение в юности и до сих пор расплачивались за это.
– Да, ужасно, могу себе представить. – Я надеялась, что мое сочувствие развяжет ему язык, и, кажется, оказалась права. Вряд ли кому-то из участников тех событий выпала возможность обсудить эту историю с человеком с непредвзятым мнением.
– Мы с Эдвином выросли вместе, возможно, вы уже слышали. – Реджи не стал дожидаться моего ответа и продолжил, будто опасаясь, что я могу его
