Такрон рассмеялся:
— Не беспокойся, никто не откусит тебе голову. К тому же, ты сможешь воочию убедиться, с чем столкнулись буддисты, изгнав большинство истинных бонцев, во времена второго завоевания Тибета.
Эрик заинтересованно посмотрел на Такрона, вспомнив, что тот уже упоминал о потерянном буддистами государстве.
Такрон, не дожидаясь его вопроса начал рассказывать:
— После убийства последнего бонского ценпо Лангдарма, тибетская империя развалилась на несколько независимых княжеств непрерывно воюющих между собой. Над всеми ними безраздельно царствовал Бон. Окружающие народы: тангуты, уйгуры, китайцы — строили свои империи, развивались, воевали, исчезали и возрождались. Буддисты, потеряв возможность создать собственное государство в Тибете, не прекратили экспансию в окружающие страны. Но уже в форме распространения знаний, культуры и благочестия.
Жители Тибета, устав от кровавой междоусобицы и находясь под постоянной угрозой захвата внешними врагами, оказались готовы к восприятию буддизма как религии, которая могла бы прекратить бесконечные войны и возродить государство. Тем более, что учтя прежние ошибки, буддизм предстал для тибетцев в иной форме. Завоевывал власть не хитростью и интригами, а обещаниями благоденствия и процветания, выполнял роль посредника в межплеменных конфликтах, демонстрировал пышные ритуалы, поэзию и добродетельную философию.
Но вместе с сектой кадампа, проповедовавшей религиозное примирение с Бон, в страну пришли и другие буддийские секты: сакьяпа, каджупа, кармапа, настроенные более радикально. Из-за конкуренции этих сект сразу восстановить тибетскую государственность не удалось.
Время внутренней смуты продолжалось до тех пор, пока в стране не появилось секта гелугпа или ламаизм, одно из направлений буддизма ваджраяны, созданное первым ламой Тибета ученым-буддистом Цзонхава.
Так тибетский буддизм начал делать первые шаги на пути к будущему государству лам. С четырнадцатого века ламаизм проникал во все стороны жизни тибетцев, пока не стал главенствующей силой на всем нагорье. К концу семнадцатого века Далай-лама Лобсан Чжамцо, используя массовое принятие ламаизма монголами и их военную силу, укрепил суверенитет Тибета. А к тысяча семьсот семнадцатому году государство стало независимым территориально, но под формальным протекторатом. Ламы получили неограниченную власть и сложное наследство…
— Сложное наследство? — переспросил Эрик.
— Духов и демонов Тибета, которые до сих пор представляют опасность как для обычных людей, так и для буддистов.
— Ты хочешь сказать, что буддисты имеют дело с демонами?
— В некоторых районах Тибета — постоянно. Ламаизм ассимилировал множество магических техник бон, но после того, как шены были изгнаны или уничтожены, магическая практика буддистов способна только на самую примитивную защиту, но не уничтожение или изгнание демонов. К тому же буддисты не видят разницы между демоном и природным духом. Не могут открывать проходы для изгнания или управлять существами нижнего мира. В основном они откупаются от сверхъестественных существ. В самых сложных случаях обращаются к шаманам, тем, которые еще уцелели в диких горах.
— Откуда ты все это знаешь? — с некоторым удивлением спросил Такрона Эрик.
— Я же говорил тебе, что жил в буддийском монастыре. Там, в деревне джанкри, — недоуменно ответил Такрон.
— Ну, — Эрик вспомнил, что Такрон, действительно упоминал нечто подобное. — Я подумал, что это шутка.
Такрон хмыкнул, встал и ушел в святилище. Вернулся, прихватив еще две чашки с горячим чаем, и снова уселся, протянув одну из них Эрику:
— Моя семья, — начал он, — жила отдельно от деревни, недалеко от крупного монастыря, близ провинции Сычуань. Мой отец, старший брат, мать и я. У нас был неплохой дом, поле с ячменем, землю под который мы арендовали у настоятеля, козы и десяток куриц. Отец с братом часто уходили в горы, охотиться на кроликов и горных баранов, несмотря на то, что местность считалась собственностью монастыря и охота была запрещена. Мы считали себя буддистами, но свежее мясо было хорошим подспорьем при таком скудном питании. Особенно для детей.
Однажды отец с братом не вернулись с гор. Мать, прождав две недели, собрала все наши припасы и животных, посадила меня на двухколесную телегу, впряглась в нее и направилась в монастырь.
Мать долго звонила в колокольчик, пока калитку в воротах не открыл заспанный бритоголовый монах. Узнав в чем дело, просто закрыл калитку и ушел. Мать не сдавалась. Звонила, стучала ногами и громко кричала, пока дверь не открыл сам настоятель. Они долго что-то обсуждали, пока, наконец, мать не передала ламе продолговатый брусок серебристого цвета. После этого настоятель открыл дверь шире и мать, быстро обняв меня, втолкнула внутрь вместе с козами и курицами.
Так я оказался в буддийском монастыре. Несмотря на возраст — мне было всего семь лет — я был хорошо физически развит и смышлен.
Мне обрили голову, выдали бордовый кашай, монашескую одежду, и поместили жить на скотном дворе.
— Скотный двор в буддийском монастыре? — не сдержал своего удивления Эрик. — Они же не едят мяса.
— Конечно, не едят. Обычные монахи. Я не знаю как сейчас, но раньше, молоко, яйца, птица и козлятина были крайне необходимы для поддержания здоровья просветленных лам. Простые монахи, в основном, довольствовались все той же цампой, в которую лишь по буддийским праздникам разрешалось добавлять немного топленого жира яка. Сам же я, украдкой, часто поддерживал свое тело свежими куриными яйцами, пожирая их вместе со скорлупой.
В мои обязанности, кроме ухода за скотом, входила также уборка дворовой территории, мытье полов в церемониальной зале и, конечно, служба на
