— Ну, тогда так бы вот и говорили.
— Да а другому хоть заговорись ты.
— А ну тебя!.. Всё с подковыкой.
Поднялся отец со стула, утопал тяжело к себе в
— Ему уж так, не прекословь, — говорит мама. — И я пойду, то засыпаю.
Ушла и мама.
Небо разъяснило. И в доме, и на улице тихо. Через крышу слышно, как вздыхают звёзды.
Где ты сейчас, душа моя, что теперь делаешь, Арина?
Ночью проснулся я от звука непривычного — в доме соседнем выла Катерина.
7
Февраль, седьмое, пятница.
Месяц январь посвящён римлянами Янусу, богу, демону ли, выходов и входов, двуликому идолу, по Блаженному Августину, почитаемому ради одной слюны, февраль — Термину — божеству границ, межевых знаков, — учреждение культа которого приписывается Нуме. Праздновались Терминалии в феврале, в котором было и священное очищение (februum). Фебруариус — очистительный.
На Руси проще, конкретнее и ближе к делу:
Снежень, крутень, сечень, лютень, бокогрей — скотина из хлевов бока погреть выходит на пригоны. Февраль-враль — но это на Руси, а у нас тут, за Камнем, он по-зимнему добросовестный и честный, в нашей Сибири в феврале весной пока даже не пахнет. Ещё и вьюговей — тут не всегда, но соответствует, — больше, правда, к марту применимо. И тимофеевские, и сретенские, и власьевские морозы в феврале — как завернут, так завернут уж —
Тёплый февраль — весна холодная.
Пора собирать берёзовую чагу. Выберу время, так схожу. Сегодня, может.
Святителя Григория Богослова, архиепископа Константинопольского (389).
Священномученика Владимира, митрополита Киевского и Галицкого, замученного и растреленного в 1918 году.
Мученица Фелицата — с седмью сыновьями Ианнуарием, Феликсом, Филиппом, Сильваном, Александром, Виталием и Марциалом — явилась к языческим судьям и объявила себя христианкою. Когда мучили её детей, она, подобно Соломонии ветхозаветной, укрепляла их в страданиях за Христа и сама пострадала. Было это во II веке. Мощи мучеников почивают в Риме.
Преподобного Поплия Сирийского (ок. 380); преподобного Мара певца (ок. 430).
Иконы Божией Матери, именуемой «Утоли мои печали».
Умер Патюков Сильвестр Лукич. Уже похоронили. Дочь его из Норильска так и не приехала. Не смогла, наверное, —
За день до его смерти была у него мама, проведала и принесла ему от упокойного стола кутьи и киселя с блинами — помянуть Толю. Спросил: «Это который?» — «Да Усольцевых-то, балахнинский», — ответила ему мама. «Дак молодой, поди?.. Не помню». — «Молодой». — «Ну, — сказал, — на тот свет, не в старосты и не в урядники, годишься и младенцем». Помянул.
— Сидел, — говорит мама, — весёлый. Помыла ещё его с душистым мылом-то, дак чуть не светится — доволен. Сулиановна моя мне сёдня снилась, дескать. Зовёт, говорит. А я ему: да, мол, успешь, дядя Силивёрст, чё торопиться — не минует. Нет, говорит, хватит, зажился, это пни в тайге торчат пусть долго… Да и ей одной там, дескать, скучно: жизь-то вместе, как рогатина, прожили. Ручкой зазывно, мол, меня манила — как деушка. На бережку стоит и манит, дескать, манит. Что не омманит-то, мол, верю: была сурьёзная, сурьёзной и осталась — так, дескать, чё-то полагаю.
Обедаем.
За окном солнечно, спокойно, белый снег и голубое небо. Чирикают громко воробьи, шороборятся за наличником.
— Я теперь уж и не знаю, — говорит мама. — Может, и правда, взять к себе его нам надо было… так уж просился. Как-нибудь уж и прожили бы…
— Да ты куда бы ещё с ним тут… — говорит отец. — Одного тебе такого мало? И теперь-то чё… без нас устроился.
— Не знаю. Так чё-то жалко, сердце обмират.
— Жалко… Пожил. Сто лет безо дню. В бане-то лучше, чё ли, мёрзнуть… Там-то, наверно, жарко, не колеют. И в другом, по-вашему-то, месте черти топят… чтобы котлы да сковородки-то не остывали.
