Малые святцы

вот и с ним-то передать чтоб… То кто потом ещё… да и когда уж… Скоро распутица… попробуй.

И благовест ещё не начинался, до службы было ждать ещё да ждать, но патриарх, оставив в комнате разбирающегося с бумагами писца, покинул, прихрамывая, крестовую, чтобы без спеху приготовиться и к вечере удалиться.

Заморозило опять на улице. Да кляще. Окна сплошь запеленало куржаком непроницаемым. Шестьдесят три утром, на градуснике смотрел, было. Сейчас не меньше.

И печь мама протопила, и камин пока ещё топится. То околеть бы нам без этого.

Силюсь представить событие почти двухтысячелетней давности — не получается — обволакивает Палестину инеем, в полушубки кутаются Богоприимец и пророчица; висит густая изморозь над Иерусалимом.

Сидят отец и мама у камина, спины греют. На отце накинута ещё и телогрейка — как бурка на Чапаеве. Мама шалью обвязалась — поясницу сохранят. Покачивается отец, вперёд-назад, вперёд-назад, на полу к чему-то будто присматривается, колени ладонями себе гладит — те у него, наверное, застыли; к камину прислушивается, к своему ли прошлому — к чему-то. Мама, в очках, носок, натянутый на электрическую лампочку, штопает.

— Почитай-ка, — говорит мне.

Взял я Евангелие, читаю:

«И проходя увидел человека, слепого от рождения…

…

Иисус сказал им: если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остаётся на вас».

Прочитал.

Молчим.

Десять раз часы пробили.

— Десять, — говорит отец.

— Да, уж и десять… Пойду, — говорит мама. — А то завтра и не встану.

Ушла.

Ушёл вскоре и отец.

Камин протопился. Задвинул я заслонку.

Взял «Волхва», расположившись на диване и укрывшись полушубком, раскрыл книгу, но так и уснул, на первом же слове увязнув глазами. И приснился мне едущий в санях морозной зимней долгой ночью на Починки, укутанный в собачью доху, из Москвы от патриарха Филарета, отца государева, со строгой грамотой, обличающей нас, сибиряков, во всех грехах тяжких, мой предок, казак Теренька Истома, от которого и повелись мы тут, Истомины. От него да от какой-нибудь поганской жонки или от девки, уворованной в одном из русских городов. Такое вот приснилось.

10

Двадцать четвёртое февраля. Понедельник.

Священномученика Власия, епископа Севастийского (ок. 316); благоверного князя Всеволода, во Святом Крещении Гавриила, Псковского (1138); преподобного Димитрия Прилуцкого, Вологодского (1392); праведницы Феодоры, царицы Греческой, восстановившей почитание святых икон (ок. 867).

С этого дня на вседневном богослужении поётся Октоих.

Катавасия: «Отверзу уста моя…»

Святой Власий был епископом каппадокийского города Севастии при римских императорах Диоклетиане и Ликинии, жестоко преследовавших христиан. Святой Власий удалился было в пустыню, но там нашли его охотники, слуги гонителя Агриколая, и привели его в город. По дороге учением и чудесами святой Власий обратил ко Христу многих язычников; исцелял не только людей, но и животных, почему и почитается он их покровителем. Агриколай сначала ласками пытался склонить Власия к отречению от веры, но тот оставался непреклонным, тогда велел повесить его на дерево, строгать острым железом и посадить потом в темницу. После правитель приказал святого бросить в озеро. Но Власий по воде пошёл, как по суху. Остановившись на середине озера, святой сказал стоящим на берегу воинам: «Покажите теперь и вы силу своих богов, ступайте сюда». Около семидесяти воинов, призвав богов своих, кинулись в озеро и потонули. Тогда Агриколай приказал усекнуть святого Власия мечом. Было это в 316 году. Мощи святого Власия, перенесённые на Запад во время крестовых походов, распространены частями во всех странах Европы. Глава его хранится на Афоне. Частица их хранится и у нас — в Киево-Софийском