дьяка смотрит и молчит. И долго так-то. Языки пламени на свечах изредка пощёлкивают лишь, дьяк дышит — слышно, а то бы тихо было, как в покойницкой. И после уж, когда убрал руку с колена, сцепил ладони перед животом и говорит:
— Ну и… так далее…
Над листом пером дьяк замахнулся: слово молви только — застрочит.
— Аще ли же нецыи малоумни хотят рещи, яко не подобает согрешающих человек и непокоряющихся истине мирским казням подлагати, и таковое повеление немилостиво наречёт кто, да слышат убо таковыи, что о сих великий Афонасей Александрийский глаголет: аще кто речет, яко не подобает судити творящим смертные грехи, сие еретическии отроцы глаголют; аще ли же тако бы было, не бы праведный Ной судил Хама ругателя раба быти братиям своим, и Моисей же поклонившихся тельцу во един день 3000 повеле мечем изсещи, собравшего же дрова в субботу повеле камением побити; и Иисус Навин Ахара крадьбы ради со всем домом потреби; Финесей же блуда ради Замврия погуби…
Взглядом от потолка, а затылком — от стены владыка оторвался, на дьяка посмотрел и говорит:
— А человек-то твой… убёг-то что… как его там?
Дописал дьяк то, что наговорил патриарх, перо от листа отнял, но головы не поднял и не повернул, так, глядя на лист, и отвечает:
— Васька.
— Что, так и нету? — спрашивает патриарх.
Гукнул дьяк: нет, дескать, нету.
— Ну да теперь-то где уж, — говорит Филарет, — к крымцам вон подастся — ищи его там, кто выдаст? — и спрашивает: — А так, напусто, или с собой чё прихватил?
Отвечает дьяк, не шевельнувшись:
— Да туяс с солью из амбара.
— Прямо беда… но Бог накажет, — говорит патриарх. Сказал и опять затылком о стену опёрся, к потолку глазами обратился, закрыл их тут же, помолчал немного, а после и продолжает:
— …великий же Иван богослов Кунопа волхва молитвою в мори потопи; тако ж и святый апостол Филипп архиерея, глаголавшего хулу на господа нашего Иисуса Христа, земли поглотити повеле; блаженный же Лев епископ Катанский, внегда убо служащу ему святую литоргию, виде некоего волхва, именем Луидора, стужающа ему и божественнеи вере ругающаясь, на мнозие же сему бывшу, не стерпе, но с яростию от церкви искочи и огню возгнещену бывшу повелением того амфором своим волхва связав и сам во огнь вшед нечистаго сожже, сам же не опалися; и мнози от святых ревностию по бозе разжигаеми злочестивых погубиша и истинны не отпадоша…
Потрескивают огоньки на свечах — не резко, и не громко. Тепло в палате. Речь патриархова по сути будто страстная, но говорит владыка, словно колыбельную поёт, однообразно. Перо в руке дьяка скрипит однозвучно — как только он, писец, и не уснул ещё, что удивительно. Присутствуй третий тут, ничем не занятый, давно уже бы задремал.
— Да никто же речет, — продолжает патриарх, — яко не не достоит сопротивляющегося Богови и закону мукам и казнем подлагати; едино бо есть и немни первое другого, еже нища и убога помиловати и Богу противящаяся обличити и мукам предаяти, яко ж священный Златоуст уча сице глаголя: еже убо по воли Божии бываемо, аще и озлобити мнитца всех есть доидиши, и аще убьет кто по воле Божией человеколюбия всякого есть лутши убийство оно; аще же пощадить человеколюбствуя чрез угодное оному убийства всякого непреподобнейши будет сие пощадение, яко же и бытейская книга являет… бий мя и не восхоте человек он бити его, и порази его лев, и рече пророк другому: бий мя и би его человек той и сокруши ему лице; что убо будет сего преславнейши: бивый пророка спасеся, а пощадевый мучен бываше.
Умолк на этом патриарх, открыл глаза, скосив их, обратился ими к дьяку, но головы при этом от стены не отстранил и спрашивает:
— А этот… Васька-то, твой человек… когда убёг он?
Строчит дьяк, дописывает то, что патриарх наговорил, и отвечает, от занятия не отрываясь:
— После Покрова, где-то тут же, точный-то день я и не помню.
Поспел дьяк, дописал, перо в чернильницу обмакнул, над листом его занёс, сам замер.
— А-а, — говорит владыка, смеживая веки. — Ну, так и точно, что к ним, к крымцам, только туда… Дело к зиме — в Сибирь не побежал бы, — сказал, помолчал, подумав, а после и диктует:
— Да навыкнем, яко аще Богу повелевающе недостоит испытывати естество бываемых, но повиноватися точию, и сего ради засвидетельствую ти пред Богом и Господем нашим Иисусом Христом хотящим судити живым и мертвым, проповедуй слово истины, со дерзновением настой, понуди благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением, на сие убо и поставлен еси. Веси бо, колики сокровища благочестивый христолюбивый сын наш великий государь царь и великий князь Михайло Федоровичь всеа Русиа и аз истощихом красоты ради церкви Божия и человеческого спасения егда рукоположихом тя епископа быти и всех пребывающих с тобою в далечайшей оной стране, никто же прибытка желая от вас, точию сего ради, да проповедь спасения словеси Божия в стране оной растет и множитца, и страна отчюждена и закона Божия весьма не ведуща, спасенные проповеди слово приимет, с любовию сие содержит. И аз, слышав таковая о здравем ти учении и о протчих человек спасении, возрадуюся, и труд
