Малые святцы

— Какая палка где?

— Тьфу ты зараза!.. Ей говоришь: закапай! — а она… Пошто така-то?!

— Счас, обожди минуту, с печкой разберусь… Нетерпеливый, как жених.

— Чё ты?

— Ничё.

— Под нос себе бормочет чё-то.

Тут же слышу, чуть ли позже:

— Ты почему всё мимо-то?..

— Всё-то пошто, не всё… А как?.. Моргашь идь.

— Ну дак и чё, что я моргаю… В глаз же капашь, не куда-то… Не моргать-то не могу я. Пахорукая ли, чё ли?

— А ты моги, ты же мужик.

— Моги!.. Мужик!.. Болташь всё чё-то!

— А помогат тебе чё, нет ли?

— Да в кою пору… Ну, свет-то в окнах вроде как меречит… как будто чё-то проступат… где как окно-то вроде, отличаю.

— Ну дак и вот.

— Чё дак и вот?.. Привычка, может, дак и кажется…

— Надо лечиться. Может, и поможет. Помогло, поди, кому-то. Зря-то люди не сказали бы.

— Зря-то будто и не говорят, языками — не руками… Перед смертью небо бы увидеть.

— Небо после все увидим.

— Не мели… Чем будешь видеть-то?.. Ну, всё ли, чё ли?

— Обожди, лицо вот только вытру.

Ушла мама на кухню. Удалился отец к себе и лёг там на тахту, чтобы лекарсво в глазах рассосалось.

Солнечно в комнате, спокойно.

Поднялся я, помылся под рукомойником, подсел к столу — чай пить собрался.

— Чай готов. А к чаю тебе чё? — спрашивает мама. — Ну, хошь хлеба, ну, хошь чё-нибудь.

— Ничего, — отвечаю.

— Как ничего?! — говорит. — Жалуток-то испортишь.

— Я привык.

— Я вижу, что привык. Да привычка-то плохая.

— Может быть. Пока не чувствую.

— Почувствуешь потом.

— Потом, баба, суп с котом, — повторяю я отца. — Это когда ещё потом?

— Э-э, мужик, — говорит мама, улыбаясь. — Как и подступит, не заметишь. Всё после скажется, всё к старости-то, как прыщ, наружу выскочит. На каждый год беспечный по болячке, то и по две.

— До старости дожить ещё надо.

— Доживёшь, Бог даст, пошто не доживёшь-то.

Попил я чаю голого, пустого, как говорит мама, поблагодарил её за то, что крепкий заварила, из-за стола вышел и стал одеваться.

— Оболокайся-ка потепле, — говорит мама.

— Да ведь не холодно, — говорю.

— Холодно, не холодно, а всё равно оно на улице, а не у печки. Не лето. Ты это куда?

— Да прогуляюсь.

— Долго не гуляй.

— Да нет, я скоро.

— С Богом… Возвращайся.

Вышел я из дому, встал за воротами на лыжи и направился к ельнику.

В ложок скатился, на крутолобый угор лесенкой поднялся. Стою, оперевшись на лыжные палки. В отцовских шапке, валенках и телогрейке — на него себя похожим чувствую — и не только внешне, но и внутренне. Не любил я раньше сходства этого, страдал от него до отчаяния, отношусь к нему теперь спокойнее. Глазами к блеску привыкаю, а без этого-то и открыть их невозможно — как стеклом, сиянием, их будто режет; вниз смотрю, на тень свою, по склону вытянувшуюся, — легче им, глазам, так приспособиться.