Домой меня отвезли, а посреди ночи ко мне пришел Башкирцев. И больше мы не расставались — с той самой ночи начав жить у меня, постепенно, по мере надобности, перевозя и перетаскивая его вещи.
Он сразу же предложил руку, сердце и все на свете, прося выйти за него замуж, и честно предупредил:
— У меня катастрофическая служба, Кирюха, обвал полный. Меня никогда не бывает дома, большую часть праздников и застолий ты проведешь без меня, будут испорченные отпуска, потому что в последний момент, даже с трапа самолета, меня сдернут звонком, и я помчусь работать. Я не стану забивать гвозди, чинить сантехнику и перевешивать полочки на стенах, потому что на это у меня не будет ни сил, ни времени. И моя ментовская зарплата раз в пять меньше того, что зарабатываешь ты. Моя жизнь — это ужас для любой нормальной жены, поэтому до сих пор я и не женился. Ты понимаешь?
— Да, — улыбалась влюбленной дурочкой я. — Понимаю, у тебя жуткая работа, которая занимает тебя полностью. А на меня у тебя в душе остается местечко?
— Все мои местечки заняты только тобой! — уверил Илья весело и, став неожиданно серьезным, весомо, с большим значением произнес: — Я понимаю, что из меня получится ужасный муж, но я люблю тебя, как не любил никогда и никого. Ты женщина всей моей жизни. Ты должна знать, что мне нужна только ты, и я всегда останусь тебе верен. Меня часто не будет ночами, и у меня случаются командировки, и на работе я задерживаюсь постоянно, но ты, Киронька, никогда не подозревай меня в измене, это невозможно: я весь принадлежу только тебе и потерян для других женщин.
И это не рисовка и не игра словами — Илья такой. Он чувствовал именно то, что говорил, я ему верила, и он ни разу меня не подвел.
Как ни удивительно, но дед принял Илью сразу, в тот же миг, когда я их познакомила. Оказалось, что, пока велось расследование, Матвей Петрович через свои каналы получил подробные справки о следователе, который вел дело. В тот момент ни о каких взаимоотношениях между нами и речи еще не шло — Илья Георгиевич изо всех своих мужских сил держался от меня как можно дальше, отдавая себе отчет, что хоть чуточку ближе чревато тем, чем и закончилось в итоге.
И, по всей видимости, то, что дед о нем узнал, вполне Матвея Петровича удовлетворило и успокоило. Как я понимаю, он знает про Башкирцева и его работу такие подробности, которые я не узнаю никогда.
Мужские дела это называется. Да и ладно, и не стремлюсь — пусть себе! Даже не любопытно, особенно пожив с Башкирцевым три года, могу себе представить, через что ему пришлось пройти.
А в тот первый наш приезд к Матвею Петровичу в дом дед с Ильей закрылись в кабинете и о чем-то долго разговаривали. И остались друг другом не просто довольны, а как-то сразу прониклись взаимным уважением и дружеской приязнью.
Когда мы возвращались домой, Башкирцев сказал с неким восхищением в тоне:
— Ну, твой дед гигант! Сильный мужчина.
Очень скоро, практически сразу, их отношения стали родственными, как у внука и деда, которые любят друг друга и гордятся друг другом.
Когда я сообщила, что развелась с Башкирцевым, дед ужасно расстроился, так расстроился, что я даже испугалась за его здоровье и страшно себя обругала. Но он ни уговаривать, ни упрекать меня не стал, сказал лишь:
— Я никогда не прекращу тесно общаться с Ильей. Он мне дорогой и близкий человек, друг. И я отношусь к нему с уважением и любовью. А ваши отношения касаются только вас двоих. Но учти, что будешь сталкиваться с ним у меня в доме.
Вот такой у меня дед.
Но этот разговор состоялся больше чем через три года после нашей свадьбы.
А тогда…
Первый год нашей совместной жизни я находилась в сладком тумане — ни на что не обращала внимания и ни о чем не думала — я была вся в Илье! Я так его любила, что у меня порой темнело в глазах и воздуха не хватало, я просто задыхалась от переполнявших меня чувств, словно болела какой-то затяжной болезнью.
И мне казалось через рассеянный взгляд сквозь любовный угар, что счастье мое обещает быть таким полным, как никогда!
И на всю жизнь — с ним, с Ильей! В счастье!
Как когда-то сказала одна тетка в ларьке подземного перехода, пытаясь всучить мне сумку от Коко Шанель, сделанную в Урюпинске на подпольной фабрике при заводе «Серп и Молот»:
— Берите, дамочка, это ж натуральная вещь! Гарантия до Парижу!
Вот и мне казалось, что у меня теперь такая гарантия счастья на всю жизнь.
И мне Ильи было все время мало и не хватало его постоянно. Он звонил мне каждую свободную минутку, и мы бесконечно висели на телефонах, болтая о всякой ерунде, лишь бы слышать голос друг друга.
Я не одна пропадала в этой болезни — он варился со мной рядом с теми же симптомами — мы обоюдно впадали друг в друга, как в омут, и задыхались от переполнявших нас чувств.
На второй год нашей жизни я как-то постепенно начала замечать в окружающей среде что-то, кроме Ильи. И поразилась — как мы с ним еще умудрялись работать и даже что-то делать толковое в этой работе, а не спустили в одно известное место все дела.
