— Ну, знаешь… — Саймон возмущенно сопел в трубку.
— Со временем у нас всё будет. Мы выплатим долг, подкопим немного… А пока придётся потесниться. У меня тут в комнате вполне можно жить и вдвоём, хоть она и маленькая, в ванной и на кухне, правда, тараканы, сантехника течёт, но ведь это всё временно…
— Жизнь она вообще временная, — съязвил Саймон.
— Мы всё преодолеем, — не обращая внимания на его сарказм, внушала ему Онки, — главное, честно трудиться. Партия позаботится о тех, кто не жалеет сил для её развития…
— Да иди ты к чёрту со своей партией! — голос Саймона слегка задрожал, так, словно он собирался заплакать, — почему ты считаешь, что люди должны соответствовать твоим ожиданиям? И сразу меняться, сминаться, как глина, в соответствии с твоими претензиями? У меня совершенно иные представления о счастье — я хотел бы жить в маленьком домике у моря, своём собственном, тихо и спокойно, выходить по утрам на веранду и пить чай, любуясь рассветом над водой, растить детей, пусть их было бы много, чем больше, тем веселее, и они бегали бы босиком по лужайке, и смеялись…
— Мещанство, — прокомментировала Онки с отвращением, — инертность, леность…
— Ну вот поэтому нам с тобой и не по дороге, — произнёс Саймон неожиданно смиренно, уже без всякой агрессии, без желания переубедить, он просто констатировал некий печальный факт об их отношениях, — удачи в партийной работе.
В тяжёлой металлической трубке автомата, забарабанили, застучали как градинки по крыше, короткие гудки. Онки устало повесила её на рычаг, и, облокотившись на пластиковое ограждение кабины, постояла немного, думая что-то отрывочное, невнятное. Мимо прошёл юноша в красном плаще с маленькой собачкой под мышкой. Стоящую на тротуаре девушку проглотило подошедшее такси… Начался дождь. Он расчертил длинными штрихами прозрачную стенку телефонной кабины. И Онки вдруг захотелось спать. Так много бумаг было сегодня, и завтра будет много бумаг, ещё больше…
Нажав отбой и швырнув телефон на столик, Саймон спрятал лицо в ладони. «Я ненавижу её, ненавижу… ну погоди, Онки Сакайо!..» Всякий раз, когда ему случалось разозлиться на эту девушку, ярость вспыхивала в нём с той же силой, что и любовь.
Он подошёл к окну. Весенний вечер звенел и сиял, ещё пока очень ярко, золотисто. На дворе ослепительно цвела черёмуха — лёгкий ветерок налетал и сдувал с неё легкие лепестки, носил их над парковыми дорожками — точно снежинки.
Саймон пошёл в умывальную и глянул в зеркало. Немного бледный, с возбуждённо горящими изумрудными глазами, тонко выпирающими ключицами в глубоком вырезе майки — он был удивительно хорош, и сам отметил это с неожиданным задорным злорадством. Вот я какой, Онки, но только тебе теперь ни за что не достанусь!
Саймон надел самую красивую из своих рубашек, атласную, нежно-нежно кремовую, с едва заметно серебрящимся на свету цветочным орнаментом, новую, на которую он очень долго копил и которую ни разу ещё не надевал — берег её для того дня, когда они наконец-то поедут с Онки Сакайо в мэрию…
«Какая она всё-таки засранка!»
Он тщательно подвел глаза, аккуратно повязал на свою стройную шейку модный галстук, однотонный, оттенка цветущей сирени, и хищно улыбнулся своему хорошенькому отражению. Задумав пакость, сразу почувствовал, что его настроение стало заметно лучше.
— Что, опять твоя прикатит на очередном шикарном автомобиле, взятом в прокате? — как обычно хмуро пошутил вахтёр, увидев направляющегося к главному выходу Саймона.
— Нет, — ответил он смело, — сегодня я сам поеду в Атлантсбург.
— Тебе разрешили?
— За всё время моего пребывания здесь, я ни разу не пользовался правом бывать в Атлантсбурге. У меня накопилось больше десятка призовых увольнений на несколько часов.
Вахтер пытливо и, как показалось Саймону, слишком уж долго смотрел на него из-под маленьких круглых очков.
— Ладно, иди. Помни только, что ворота закрываются в двадцать три ноль-ноль. И не каждая девушка, — вахтер вздохнул, — готова взять ответственность за твою честь, оказавшись с тобой наедине.
— Спасибо, — юноша уважительно заглянул старику в глаза и решительно направился к воротам.
Вахтер нажал кнопку, и тяжелая металлическая створка пешеходной калитки медленно поползла в сторону; из расширяющегося проема на Саймона подуло ветром, он сморщил ткань нарядной рубашки, подхватил длинную челку юноши…
Всего один шаг через порог.
Невидимый уже вахтер, повелитель ворот, снова нажал кнопку, и тяжелая створка послушно пришла в движение, поползла медленно, только теперь уже в другую сторону — проем, выпустивший хорошенького юношу в коварный и опасный вечерний мир, постепенно сузился в щелку и исчез.
Оставшись один на один с широкой автострадой, по которой как вихри проносились быстрые автомобили, Саймон испытал смутное грустное чувство.
Ему стало очень одиноко.
Вытянув левую руку в сторону, он пошёл вдоль пыльной обочины, ожидая свою судьбу с замиранием сердца, одновременно и тревожным, и
