— Из-за Гнозиса? — спросил он. — Они этого хотели?
Крийатеса Ксинема, маршала Конрии, ослепили из-за богохульства!
— Отчасти… Еще они думали, что я располагаю сведениями о кишаурим.
— Кишаурим?
Ахкеймион фыркнул:
— Багряные Шпили боятся. Ты что, не знал этого? Боятся того, чего не могут увидеть.
— Это очевидно: они только и делают, что прячутся. Элеазар по-прежнему отказывается выйти на битву, хоть я и сказал ему, что скоро они начнут с голодухи жрать свои книги.
— Тогда они не смогут слезть с горшков, — заметил Ахкеймион, и сквозь звучавшее в голосе изнеможение пробился прежний огонек. — Их книги — такое гнилье!
Пройас расхохотался, и его окутало почти забытое ощущение покоя. Именно так они когда-то разговаривали, выпуская наружу заботы и тревоги. Но вместо того, чтобы приободриться, Пройас впал в замешательство.
Хорошее настроение вдруг исчезло. Воцарилось долгое молчание. Взгляд Пройаса скользил по веренице людей, бронзовокожих и полунагих, вышагивающих по разрисованным стенам и несущих разнообразные дары. С каждым ударом сердца тишина звенела все громче.
Потом Ахкеймион сказал:
— Келлхус не может умереть.
Пройас поджал губы.
— Ничего себе, — ошеломленно пробормотал он. — Я говорю, что он должен умереть, а ты говоришь, что он должен жить.
Принц обеспокоенно взглянул на рабочий стол. Пергамент лежал на виду, и его приподнятые уголки на солнце сделались полупрозрачными. Письмо Майтанета.
— Это не имеет никакого отношения к тебе, Пройас. Я более не связан с тобой.
И от самих слов, и от тона, каким они были сказаны, Пройаса пробрал озноб.
— Тогда почему ты здесь?
— Потому что из всех Великих Имен лишь ты один способен понять.
— Понять, — повторил Пройас, чувствуя, как прежнее нетерпение вновь разгорается в сердце. — Понять что? Нет, погоди, дай я угадаю… Только я способен понять значение имени «Анасуримбор». Только я способен понять опасность…
— Довольно! — громыхнул Ахкеймион. — Ты не видишь, что, принижая все это, принижаешь и меня? Разве я хоть раз насмехался над Бивнем? Разве я глумился над Последним Пророком? Когда?
Пройас молча проглотил резкое замечание, еще более резкое из-за того, что Ахкеймион сказал чистую правду.
— Келлхус был осужден, — спокойно заметил он.
— Осторожнее, Пройас. Вспомни короля Шиколя.
Для любого айнрити имя ксерашского короля Шиколя, приговорившего Айнри Сейена к смерти, было синонимом заносчивости и предметом ненависти. При одной лишь мысли о том, что его собственное имя может приобрести такую же славу, Пройасу сделалось страшно.
— Шиколь был не прав… А я прав!
— Интересно, что бы сказал Шиколь.
— Что? — воскликнул Пройас. — Неужто такой скептик, как ты, думает, что среди нас ходит новый пророк? Да брось, Акка… Это же нелепо!
«Именно так твердит Конфас…» Еще одна обидная мысль.
Ахкеймион помолчал, но Пройас не мог понять, чем это вызвано, осторожностью или нерешительностью.
— Я не уверен, что он такое… Я знаю одно: он слишком важен, чтобы позволить ему умереть.
Неподвижно сидя на кровати, Пройас смотрел против солнца, силясь разглядеть своего старого наставника. Но если не считать силуэта на фоне синей колонны, все, что ему удалось рассмотреть, это пять белых прядей, прочертивших черноту бороды Ахкеймиона. Пройас с силой выдохнул через нос и опустил взгляд.
— Еще недавно я и сам так думал, — сознался он. — Я беспокоился: вдруг то, что говорит Конфас и другие, — правда, вдруг это из-за него гнев Божий обрушился на нас? Но я слишком часто делил с ним чашу, чтобы… чтобы не понимать, что он нечто большее, чем просто замечательный…
— А потом?
Огромное облако вдруг наползло на солнце, и комнату заполнил сумрачный холод. Пройасу наконец удалось отчетливо разглядеть старого колдуна: изможденное лицо, несчастные глаза и задумчивый лоб, синяя рубаха и шерстяная дорожная одежда, испачканная черным на коленях.
Такой жалкий. Почему Ахкеймион всегда кажется жалким?
— И что потом? — повторил колдун; его не волновало, что он вдруг сделался видимым.
