И сей предложенный план был беспромедлительно претворен в жизнь.
Покои, о которых говорила Челани, располагались на верхнем этаже «Одинокого сада», в задней части. Они представляли собой отдельную комнату, изрядную часть которой занимала большая кровать, дубовая, с атласными простынями, шелковыми подушками и вельветовыми одеялами, отделка же комнаты была выполнена в бледно–желтых тонах, соответствующих цвету штор, которые как раз колыхал ветерок из приоткрытого окна. Освещали комнату четыре висячих светильника, по одному в каждом из углов.
Челани закрыла дверь и повернулась к Туллису.
— Итак, теперь…
Эти слова, однако, были последними, которые она успела произнести до того, как Туллис, одним скользящим шагом покрыв расстояние между ними, обхватил ее обеими руками и припал ртом к ее губам.
Поцелуй — мы упростим рассказ, называя его поцелуем, хотя в действительности он включал несколько различных действий обоюдного притяжения, влечения и страсти; для начала, то соприкосновение губ, ртов и языков, именуемое в обычных обстоятельствах поцелуем и далее именуемых нами именно этим словом; объятия, то есть обоюдное обхватывание руками друг друга; в некоторой степени — ласки, то есть пока четыре руки стискивали два тела с силой, свидетельствующей о немалом накале страсти, в то же самое время четыре ладони, соединенные с этими четырьмя руками, полностью отдались поглаживанию, сжиманию, похлопыванию и растиранию (насколько все это возможно было проделать сквозь препятствующую доступу одежду) тех анатомических подробностей, которые возлюбленным казались наиболее привлекательными и доступными в нынешнем их положении, — этот поцелуй, заметим мы, был исполнен такой страсти, нежности и продолжительности, что автор сгорает от стыда, не в силах должным образом вместить его описание в одно предложение.
Челани, вынуждены мы добавить, хотя и озадаченная той внезапностью, с которой Туллис начал объятия, ни единым намеком не дала понять, что ей это неприятно. Напротив, все ее телодвижения свидетельствовали о готовности ответить страстью на страсть, желанием на желание и объятием на объятие. Когда же поцелуй в конце концов закончился, Челани, дыша с изрядным трудом, проговорила:
— Милорд!
— Что?
— Я…
— Миледи что–либо неприятно?
— Неприятно? Нет. Однако…
— Да?
— Вы обратили внимание на нашу одежду?
— Я заметил, что она по–прежнему на нас.
— Именно, — сказала она. — Я и сама заметила то же самое, и это показалось столь важным, что я пожелала убедиться в вашей осведомленности о данном факте.
— О, уверяю вас, он от меня не ускользнул.
— И?
— О, миледи Челани, мне представляется, что нам следует от нее избавиться, причем…
— Да? Причем?
— Причем так быстро, как мы только сумеем. Ну, что скажете относительно данного плана?
— Клянусь вам, сударь, именно этот план я предложила бы и сама, если бы…
— Если бы что?
— Если бы вы первым не сделали это.
— В таком случае мы согласны?
— Целиком и полностью!
— Тогда давайте позаботимся о воплощении данного плана без дальнейших проволочек.
— Сударь, разумность ваших слов достойна мудреца–атиры.
Попытка воплотить данный план, однако, успехом в данном случае не увенчалась. А все потому, что уже первый этап, каковой включал избавление Челани от блузки, был завершен лишь частичным обнажением ее плеч — Туллис же, утробно заурчав, обнаружил, что категорически не в силах удержаться от того, чтобы покрыть вышеупомянутые плечи нежными ласками и мягкими поцелуями, на каковые Челлис ответила вздохами и внезапной утратой интереса к продолжению процесса разоблачения, вместо этого полностью отдавшись кратковременным ощущениям — впрочем, ощущения эти, как вы понимаете, были исполнены чувств, и отнюдь не неприятных.
— Ах, — выдохнула она.
— Видите, — проговорил Туллис между поцелуями — говоря фактически в ее плечи и шею, ибо именно по ним двигались его губы, — я просто не в
