хранение, продажу и распитие спиртного, а также изготовление самогона по всей стране исчислялись десятками тысяч. Этот факт говорил о том, что идея избавить Россию от пьянства окончательно провалилась.
Вместе с тем быстро рос дефицит продуктов и товаров первой необходимости, из продажи почти полностью исчезли мыло и махорка. К примеру, жители села Сормово вынуждены были ездить за табаком в Нижний, преодолевая, по выражению газетчиков, «невероятные трудности», где покупали его у спекулянтов по баснословным ценам.
«Цены на жизненные продукты все повышаются», – сообщали СМИ. – Ржаная мука дошла до 4 руб., а овес до 3 руб. 85 коп. за пуд… Растут цены на молоко, яйца, сметану, масло. Небольшая крынка молока стоит теперь уже 20 копеек, скоромное масло 1 руб. 60 коп. Мясом торгуют от 45 до 50 коп. за фунт. И на все претензии покупателей слышится один ответ: «время военное, все дорожает». «К июлю- августу 1916 г. рост оптовых цен, против довоенного уровня, достигал: для хлеба 91%, для сахара 48%, для мяса 138%, для масла 145%, для соли 256% и т. д., – писал Ольденбург. – Это отчасти объяснялось ростом количества бумажных денег, но в еще большей мере – своего рода забастовкой деревни. Крестьяне, а им принадлежало семь восьмых русского хлеба, все менее охотно продавали свои продукты, из опасения реквизиции, они начинали прятать зерно, зарывать его в землю»[53].
Чтобы купить дефицитные продукты, гражданам приходилось по многу часов, а то и целыми днями стоять в очередях. Типичный случай имел место 11 октября на площади Острожной[54] в Нижнем Новгороде: «По случаю выдачи из городских лавок сахара опять образовались громадные хвосты. Говорят, вчера у лавки на Острожной площади собралось около 400 человек». При этом составлялись списки, а каждому очереднику присваивался индивидуальный номер. Сахар был особенно дефицитным продуктом, к тому же он использовался при изготовлении самогона, поэтому торговля им была разрешена только в государственных магазинах. Между тем продавцы, не заинтересованные в максимальной выручке, еще и всячески издевались над народом, устраивая перекуры и двухчасовые обеденные перерывы. В результате покупателям приходилось чуть ли не спать в очередях. Понятно, что и без того нехорошее настроение людей от этого отнюдь не повышалось.
В то же время зарплата на предприятиях не только не повышалась вслед за убегающей инфляцией, но еще и задерживалась. В частности, на это жаловались водители и кондукторы городского трамвая. Последние получали оклад всего 1 рубль 30 копеек в месяц (сравните с вышеуказанными ценами!) плюс пятнадцатипроцентную надбавку по случаю войны. И даже эти нищенские деньги им выплачивали с опозданием. Задержки зарплаты имели место и на военных заводах: Сормовском, «Этна», Курбатовском, других.
Мало было неприятностей, так еще и начавшийся осенний паводок сорвал начало отопительного сезона. Сильные дожди привели к тому, что вода в Оке и Волге стала прибывать на 10 вершков (по-нашему 44 сантиметра) в день, затапливая причалы и прибрежные склады. В итоге сложенные у берега штабеля дров, приготовленные для обеспечения населения предстоящей зимой, начали попросту уплывать. «С каждым днем вода прибывает в Нижнем с Волги и Оки, увеличивая размеры дровяного кризиса, – писал „Нижегородский листок“. – С первого же дня появления на Волге дров городским исправником И. Ф. Высоковским была организована ловля их. Прибрежным крестьянам Кошелевки, Печер, Подновья и других было предложено извлекать дрова из воды и выкладывать их в сажени на берегу. Ловцов дров обнадежили, что за работу им будет плачено городской управой. Однако денег не получали, работали плохо, много дров украли прибрежные жители».
Кризис достиг таких масштабов, что губернатору Алексею Гирсу пришлось лично выходить на Волгу на баркасе и руководить спасением уплывающего топлива. Впрочем, значительная часть дров все же уплыла, а и без того высокие цены на них резко подскочили. В итоге голодные и уставшие рабочие после трудного дня на работе и в очередях возвращались в свои нетопленые дома и ложились спать. Потом наступал новый день, не обещавший ничего радостного. Именно в таком состоянии депрессии и уныния люди встречали третью военную зиму.
Дураки, но не изменники против «затхлого вертепа»
«Осенью 1916 г. в России царила смутная тревога, – писал Ольденбург. – Страх перед голодом, скорбь об огромных потерях, безнадежное ощущение „войне не видно конца“, все это создавало у людей, далеких от всякой политики, растущее раздражение против власти, которая эту войну вела». Тот факт, что Россия была «больна войной», в принципе осознавали все. Только вот выводы у всех были разные. Царь и его окружение махали бумажками с показателями невероятного роста производства вооружений и всевозрастающих поставок от союзников и тешили себя иллюзиями, что в 1917 году Россия станет невероятно сильна. Остается только немножко продержаться и потерпеть. А на все опасения отвечали, показывая пальцем на другие страны. Мол, во Франции и Германии положение тоже тяжелое. И ничего, терпят!
Генералитет также понимал, что положение в стране становится все хуже, причем прямо пропорционально увеличению поставок и производству вооружений. Военные винили во всем некомпетентное правительство, «темные силы» типа Распутина, а в конце 1916 года уже и самого главнокомандующего – царя. Хотя вслух об этом еще не говорили.
Рабочие и крестьяне, а также солдаты и матросы все больше осознавали безвыходность сложившегося положения и легко увлекались революционными идеями. Ну а думская оппозиция все больше склонялась к тому, что причина всех бед в самом царе. «К вопросу об отречении государя я стал ближе не только в дни переворота, но задолго до этого, – рассказывал потом Александр Гучков. – Когда я и некоторые мои друзья, в предшествовавшие перевороту месяцы, искали выхода из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях, в смене состава правительства, в обновлении его общественными деятелями, обладающими доверием страны, в этих условиях выхода найти нельзя, что надо идти
