категорично. Шурик вздыхает: «Мы должны это обдумать». Заходим в гримерку, и он с порога обращается ко мне: «Так, решено: Суфлера будешь играть ты!» У меня глаза полезли на лоб: «Шурик, ты в своем уме?! Мало того, что я певица, в театре никогда в жизни не играла, так в сценке еще должны быть заняты трое мужчин, о чем всем известно, а я все-таки женщина». — «Ничего, разберемся, все будет в порядке, я все оформлю, — заверил Шура. — Читай пока текст…»
Выйдя к зрителям, он сказал: «Сейчас мы вам представим миниатюру «Суфлер», которую приготовили специально для вас. Это наш сюрприз. (Аплодисменты.) Конечно же, вам известно, что роль Суфлера обычно играет мужчина, однако, покопавшись в архивах, мы выяснили, что именно в Иерусалиме впервые Суфлером стала женщина. Ее звали Сара Моисеевна Шлиц! Поэтому у нас сегодня эту роль сыграет Роксаночка Бабаян!» И зал взорвался овациями. Я глаза вытаращила, буквально давлюсь от ужаса и смеха. Какие уж рецепторы включились, что не захохотала в голос, не знаю. Но все-таки «сработала» этого Суфлера. Откуда чего взялось! На адреналине играла… После концерта Шурик говорит: «Ну вот видишь, все получилось. Теперь можешь двигать дальше в этом направлении».
Мы очень много ездили втроем — мое первое отделение, их второе. В финале пели втроем общую песню «Мужчина и женщина», написанную специально для нас Володей Матецким и Михаилом Шабровым. Много ездили и за рубеж — в Канаду, Австралию, Израиль, Германию…
В сущности, мы были независимы — если наши графики совпадали, с огромной радостью ехали куда-то втроем, если нет — по отдельности.
Но я невероятно многому научилась у Миши и Шуры — и за время совместных поездок и посиделок то у нас, то у Таточки (Шуриной жены, которую я очень уважаю и люблю), когда Миша и Шура придумывали и тут же актерски «пробовали» свои юморески, придумывали новые — и все это на импровизациях, полутонах, тонких психологических штришочках, нюансах интонаций… Вот они пробуют так, сяк, плетут свои «плетухи», и вдруг сцена оживает, начинает искриться, сверкать, мы с Таточкой хохочем уже как сумасшедшие…
У Миши всегда были удивительные, уникальные отношения с Шурой. Несмотря на то великое тепло, которое они чувствуют друг к другу с детства, их отношения всегда были предельно тактичны и деликатны.
Они давали мне такие мастер-классы по части актерской профессии, что я практически на воздушной подушке приземлилась на сцену драматического театра. Хотя, врать не стану, когда получила абсолютно, на мой взгляд, авантюрное предложение — играть главную роль в спектакле «Ханума», чувствовала себя совершенно беспомощной. Здесь надо было все делать по-другому. Полностью менять себя и внешне, и внутренне. Но Миша сказал: «У тебя получится». И постепенно вроде стало получаться…
Кстати, в «Хануме», играя роль подвыпившего князя, МихМих постоянно что-то выдумывал. Половина самых выигрышных реприз — его сочинения. У него к этому настоящий талант. Зал ревел от восторга. Мы с ним вместе сыграли в спектакле «Ханума», выходили на сцену больше 300 раз! Работать на одной сцене с Михал Михалычем — сплошное удовольствие.
А в семейной жизни мы гармонично дополняем друг друга: Миша — лирик, художник и созерцатель, а я — практик с мозгами инженера. Но такой практик, который не устает учиться у художника его великой мудрости! А еще я до сих пор учусь у Миши его тонкому искусству — быть счастливым человеком».
Глава шестая
Держаширвинтов
Григорий Горин когда-то написал, что на самом деле фамилия Державина Державиндт, а Ширвиндта — Ширвинов. Он всегда смеялся над этим. И какое страшное совпадение: в день моего рождения, 15 июня, Гриша умер. Потом мы играли памяти Гриши спектакль «Счастливцев — Несчастливцев»…
А про фамилии у нас полно историй. Как-то в один из первых приездов в Нью-Йорк, когда мы гуляли с Шуриком по Бродвею, ко мне подбежал человек: «Мы вас знаем, мы так вас ценим». Потом отвел меня в сторону и говорит: «Только я никак не могу правильно выговорить фамилию вашего друга, товарищ Дзержинский».
Александр Ширвиндт и Михаил Державин
Обычно всегда коверкают фамилию Ширвиндта, пишут ее без «д» или просто «Ширвин». Один раз горничная в гостинице назвала его Шивердин. А однажды мы выступали в палаточном госпитале для раненых на границе с Афганистаном, и там висело потрясающее объявление: «Сегодня у нас в гостях
