Джунипер

шапочки и передают плачущим матерям и гордым отцам. Однако за ширмами в моей комнате и родовых палатах прятались кислородные маски, отсасыватели и эпинефрин.

В подвале был морг.

Хотя само родовое отделение официально и считалось частью «Бэйфронта», оно находилось через дорогу, внутри совершенно другого здания — детской больницы. Если ребенок рождался с какими-либо отклонениями, подобно моей дочери, его продолжали лечить именно там.

Когда меня выписали домой, я, лежа в постели, все время смотрела на календарь: моя дочь дожила до двадцати одной недели, затем до двадцати двух. Дженнифер привезла мне уютную одежду и журналы. Мне нельзя было подниматься с постели, даже чтобы сходить на кухню. Том просил подругу приходить к нам домой и стричь меня. Я искала в «Гугле» фотографии наполовину сформированных младенцев. Большинство фото были связаны с отвратительной пропагандой запрета абортов или поверхностными историями о «чудо-детях» с трубками в трахее. И то и другое было для меня оскорбительно. Я не нуждалась ни в политике, ни в ложной надежде.

Я встретилась как минимум с дюжиной врачей. Мой основной акушер-гинеколог доктор Томас Макнилл перевел меня в группу высокого риска, из-за чего я оказалась во власти целой кучи резидентов[9]. Каждый из них щупал меня, задавал вопросы. Была ли я сбита машиной? Били ли меня в живот? Обычно Том был рядом со мной, когда я рассказывала историю о велосипеде и идиотской соседской собаке, а врачи несмело отмечали в своих записях, что велосипедная авария скорее всего вызвала преждевременные схватки.

Я не упоминала о том, как Маппет врезалась мне в живот на соревнованиях по флайболу. Тому я тоже об этом не говорила. Я боялась, что он будет искать виноватых. Возможно, он даже бросит меня. Вдруг он решит, что я слишком безответственная, чтобы быть матерью.

Кровяной сгусток не уменьшался. На УЗИ он напоминал мне второго ребенка, младенца из крови, близнеца. Оставь мою дочь, черт возьми.

— Насколько все плохо? — спросила я доктора Макнилла, когда однажды он зашел, чтобы осмотреть меня. Он был со мной откровенен.

— Очень плохо, — сказал он. — У вас в матке сгусток крови размером с апельсин. Я боюсь, что беременность не разрешится благополучно.

Неудачная беременность.

Беременность — это состояние. Существительное. Синоним — «гестация».

Ребенок — это не беременность. Ребенок — это моя дочь. Потерять дочь. Она выскользнет из меня мокрая, немая, фиолетовая. Выскользнет из моего тела вместе с рекой моей крови. Она будет лежать у меня на руках, постепенно становясь серой.

Я сидела на диете из таблеток, чтобы успокоить свою матку, но она все равно сокращалась. Я начала понимать, что иногда врачи просто бессильны. Они ждали, когда я преодолею рубеж в двадцать четыре недели. До этого момента у меня мог случиться выкидыш.

Во время моего второго пребывания в больнице один бестактный псевдоврач, пытаясь меня выписать, ясно объяснил мне свой взгляд на ситуацию. «Ваш ребенок не выживет, — сказал он, — так что поезжайте домой».

Я никогда раньше не видела этого парня, но он готовил бумаги для моей выписки. Он хотел, чтобы я отправилась домой и истекала кровью на свой собственный пол, не отвлекая при этом персонал больницы, у которого было много других, более важных пациенток на третьем триместре. Он, должно быть, заметил, как мое лицо исказилось от ярости.

— Что не так? — сказал он. — Мой план вам не понятен?

Бедняжка. Ему, вероятно, и тридцати не было. Обычный резидент, чья мать оплатила обучение, но не потрудилась научить сына общаться с людьми.

— Мне понятен ваш план, — ответила я настолько холодно, насколько это было возможно.

— Ваш план — дерьмо. Выметайтесь из моей палаты и не возвращайтесь, пока не придумаете план получше, мать вашу.

Когда он вышел, меня трясло. Люди в белых халатах должны знать, что делать, не правда ли? Мой случай, по-видимому, не был описан в учебниках.

Я отекала от такого длительного пребывания в кровати. Мне приходилось носить больничные компрессионные носки и писать в утку. Мы с Томом поняли, что невозможно все время быть несчастными. Мы смотрели фильмы и болтали о личной жизни врачей и медсестер. Один врач выглядел как Кеннеди. Другой смешил медсестер: мы слышали их из коридора. Нашей любимой была сестра с каштановыми волосами, которую мы называли «Кексик». Она носила больничный костюм, на котором была эмблема «Анатомии Грея». Я воображала, как все они занимаются сексом в подсобке и сплетничают на посту. Один симпатичный врач, вырисовывая картину неразрешимой ситуации, творящейся в моей матке, поинтересовался, нет ли у меня вопросов.

— Всего один, — ответила я. — Мне кажется, или все люди на этом этаже невероятно привлекательные?

— Да, — сказал он. — И спасибо Господу за это.

Все эти люди побывали у меня между ног, а я слишком устала, чтобы думать об этом. Абсурдность всего этого смешила меня, хотя смеяться мне было противопоказано.