одного из них.
На карточке, закрепленной на инкубаторе, значилось: «Френч, девочка, 570 г.» Буррито, которое мне приходилось есть в мексиканском ресторане, был тяжелее, чем она.
Я не могла заставить себя подумать об имени. Она вполне могла пойти в детский сад под именем Девочка Френч. На тот момент у нас были более важные заботы. Самым большим страхом было внутрижелудочковое кровотечение. Сосуды ребенка могли разорваться из-за постродового стресса или резкого повышения кровяного давления. В крови могли начать образовываться сгустки, вследствие чего давление начало бы повышаться. Ткань мозга могла отмереть, лишив ее способности двигаться, говорить и обучаться. Обширное мозговое кровотечение означало бы снятие ее с системы жизнеобеспечения.
Во время стресса тело направляет кровь сначала к мозгу и сердцу, а затем уже в брюшную полость. Из-за недостатка крови живот ребенка мог раздуться и почернеть, а кишечник — высохнуть.
Вентилятор поддерживал жизнь нашей дочери, но растягивал ее крошечные легкие с такой силой, что в них оставались шрамы. Из-за скачков давления, вызванных, например, агрессивными реанимационными действиями, ее альвеолярные мешочки могли разорваться. Слишком высокое давление в кровеносных сосудах могло привести к заполнению легких кровью.
Антибиотики, защищавшие ее от инфекций, могли привести к отказу почек. Кислород, что был необходим, мог оставить ее слепой. Наркотические вещества, нужные для комфортного самочувствия, могли вызвать у нее зависимость.
Медсестра посоветовала нам не надеяться слишком сильно. «Никогда не доверяйте недоношенному младенцу», — сказала она.
Друзья не знали, какую открытку нам отправлять. Радовались мы или скорбели? Мы и сами не знали.
«Поздравляем!» — говорили люди, но это казалось не совсем уместным.
Друзья и коллеги заполнили наш холодильник каннеллони и лазаньей. Они не спешили дарить подарки по случаю рождения ребенка, не будучи уверенными в том, что они могут пригодиться. В разговоре создавалось впечатление, что каждый из них знал кого-то, кто родился весом в полкило и прожил удивительную жизнь. Жена коллеги Тома. Отец официантки. «Когда вам можно будет забрать ее домой?» — спрашивали нас знакомые, и этот вопрос всегда больно нас жалил.
Младенцы, весившие всего двести пятьдесят граммов, выживали, а наша дочь весила вдвое больше. Однако срок, на котором родился ребенок, а не его вес, был основным критерием того, выживет ли он. Наша дочь родилась настолько рано, что спасать ее согласились бы не в каждой больнице. Если бы она появилась на свет неделей раньше, врачи нашей больницы отказались бы от нее.
В большинстве стран спасение такого ребенка было бы невозможным, а в некоторых это вообще было запрещено.
Когда малышке было четыре дня, меня выписали. Том катил меня в кресле-коляске без ребенка на руках, без воздушных шариков. Я плакала.
«Это чудо», — говорили люди. Я благодарила их, сжимала зубы и думала: «Через год посмотрим, чудо ли это».
Том: абсолютная любовь исцеляет?
Келли наконец-то заснула. Она ворочалась, а лицо ее было напряжено от тревоги. Я не мог спать, одновременно мучаясь от ужаса и головокружения. Мне нужно было убедиться в том, что наша дочь, которой было несколько дней от роду, все еще жива.
Мне хотелось поверить, что она никогда не умрет.
Поэтому я отправился в отделение интенсивной терапии и там долго стоял рядом с ее инкубатором, пытаясь смириться с тем, с чем нельзя было смириться.
Она унаследовала у матери упорство. Генетически это было невозможно, так как в ней не было ДНК Келли, но это была правда.
Медсестры поговаривали о том, какая она грозная. Когда одна из сестер, делая нашей дочери эхокардиограмму, проводила датчиком ультразвука по ее впалой грудной клетке, маленькая ручка ребенка потянулась к датчику и схватила его. Медсестра попыталась убрать руку, но та ее не разжимала.
«Ого, — сказала сестра, — да она сильная».
