наркотические препараты оксикодон и метадон, остальные имели генетические отклонения, врожденные дефекты или были недоношенными.
Со временем мы привыкли к младенцам с отсутствующими конечностями, отверстиями в позвоночнике и шунтами в мозгу.
В том месяце двое детей родились на критическом сроке. Второго я ни разу не видела.
Родителей было удивительно мало. Рядом со многими инкубаторами — пустые стулья. В эту больницу поступали дети даже с Карибских островов. Одни родители не могли позволить себе приехать, другие находились в тюрьмах или реабилитационных центрах. Были и те, кто, столкнувшись со сложностями, просто сбежали. Дети оставались здесь в одиночестве до тех пор, пока их не выписывали и не передавали опеке.
Мы с Томом сравнивали, оглядывая комнату. Все остальные младенцы были крупнее нашего, но дочь не билась в судорогах, и голова у нее не была перевязана. У нее были сформированы все части тела, все хромосомы.
В отличие от остальных родителей мы находились на привилегированном положении. Мы были вдвоем. У нас была хорошая работа. Мы могли взять отпуск. Мы жили неподалеку, говорили по-английски, были трезвыми.
Другие пары общались с помощью переводчиков, пытаясь хоть что-то понять. Некоторые отцы сопровождали младенцев, доставленных в больницу с помощью вертолета. Некоторые были одеты в деловые костюмы или комплекты для игры в гольф: от запланированных дел их отвлекли непредсказуемые события. Они выглядели так, словно только что проснулись, и не понимали, было ли происходящее правдой. Их лицах выражали удивление. Матери были бледные и безгранично печальные.
Мы видели пару не старше шестнадцати лет. Их окружали члены семьи с воздушными шариками в руках. Мальчик был так молод, что едва начал бриться. Мы думали, что рано или поздно он исчезнет, но он приходил каждый день, одетый в белую майку и слишком большие шорты. «У вас есть какие- нибудь вопросы?» — спрашивал его врач. В ответ он просто качал головой.
Жизнь каждого, кто здесь находился, должна была измениться навсегда. И мы не были исключением.
В первые пять дней я спала всего часов пять. Я не принимала душ. От стояния возле инкубатора у меня кружилась голова. Том подставлял мне стул, чтобы я могла сесть и, склонившись над его пластмассовой крышкой, смотреть на свою дочь. От моего дыхания пластик запотевал. В волосах у меня была засохшая рвота, а капилляры под глазами полопались от слез.
Для нас определили социального работника и защитника интересов больного. Нам не нужно было лечиться от наркозависимости, платить за бензин или жить в гостинице, но в один из дней нас пригласили на первый этаж на консультацию с финансовым специалистом, чтобы решить, кто будет оплачивать лечение.
Направляясь на консультацию, я паниковала. Да, нам повезло, но мы не были богаты. Я работала в газете, дела в которой не шли в гору. Среди работавших в ней журналистов были лауреаты Пулитцеровской премии, но сокращения и урезания зарплат не были в ней редким явлением. Мою зарплату сократили вдвое. Деньги, которые Том зарабатывал в Индианском университете, уходили на оплату его квартиры в Блумингтоне и покупку авиабилетов.
Финансовый специалист была милой и спокойной, но, сев за ее стол, я схватила Тома за руку. Я знаю, что проблемы такого рода стоят людям их домов, карьер, пенсий и свадеб.
Я была парализована страхом, что если наша дочь выживет, то окажется в руинах семьи, ее создавшей.
Все это происходило еще до реформы здравоохранения и защиты пациентов, и большинство страховок, включая ту, что предоставляла мне газета, имели лимит. Мы выбрали страховку от Индианского университета, потому что это было выгоднее, но покрывала она далеко не все. Лечение детей, рожденных настолько раньше срока, обходится более чем в один миллион долларов. Если наша дочь выживет, нам придется оплатить нестрахуемый минимум, дальнейшее лечение и, возможно, даже долгосрочный уход.
«Вы не можете решить это прямо сейчас», — сказала специалист. Платежеспособность того, кому необходимо было лечение, не имела значения. Большинство детей в конце концов становились участниками госпрограммы «Медикейд». Я была на грани, когда она сказала: «И это просто замечательная новость». Она придвинулась к нам на своем стуле и добавила: «Это обойдется вам всего в четыреста долларов».
Это будет совместный платеж за госпитализацию нашего ребенка. Все траты на лечение, предшествующие ее выписке, должна была покрыть страховая компания. У нас была одна из лучших страховок. Позднее нам предстояли большие затраты, но тогда я об этом не думала.
После этой пытки меня круглосуточно донимали люди, ответственные за выдачу свидетельств о рождении. Им нужно было немедленно узнать имя нашего ребенка. Мы с Томом спорили по поводу имени и решили отложить принятие решения до третьего триместра. На тот момент третий триместр еще не начался, но Именной полиции не было до этого дела. Они заходили ко мне в палату в середине ночи и оставляли книгу с именами. Они преследовали меня, подсовывая различные бумаги для заполнения. Однажды, когда у меня на животе еще были свежие швы, я в буквальном смысле попыталась убежать от
