Всем своим видом она давала понять, что ей нужно находиться в утробе матери.
Постоянно раздавался сигнал тревоги, и медсестры бегали взад-вперед.
— Сейчас она выглядит гораздо лучше, чем изначально, — сказала неонатолог.
— Да, — подтвердила Гвен.
Когда выдалась свободная минута, неонатолог представилась. Доктору Жанне Маккарти было примерно семьдесят. Она была такой сухой, что напомнила магистра Йоду. Это меня успокоило, потому что Йода знал, что делать.
Врач сообщила, что команда медиков делала все, что в их силах. Уже гораздо позднее она сказала мне, что, даже имея дело с тысячами детей за сорок с лишним лет работы, она не была уверена, что наша дочь выживет. По ее словам, если бы это был ее ребенок, она не стала бы его реанимировать.
Однако на тот момент она решила оставить свое мнение при себе.
Гвен закончила измерять младенца и закрыла крышку инкубатора. Она предложила мне дезинфицирующее средство для рук, усадила меня на табурет рядом с инкубатором и сказала, что я могу прикоснуться к дочери, если хочу.
— Ей не будет больно? — спросил я.
— Нет, если вы будете осторожны.
Гвен показала мне, как это сделать, предупредив, чтобы я не тер ее, так как существовала опасность повредить кожу. Медсестра открыла окошко сбоку, чтобы я мог протянуть руку к ребенку. После этого она оставила меня наедине с дочерью.
Я глубоко вздохнул, а затем медленно протянул левую руку и положил кончик мизинца в ее правую ладонь. Она сразу же его схватила.
Сила ее хватки поразила меня. Чего бояться, если она так сильна? Я сидел рядом с ней. Я думал обо всем, что ей пришлось пережить за последние двенадцать часов. Она, конечно, слышала крики своей матери во время схваток и чувствовала руку доктора, которая щупала ее пинающиеся ножки. Было ли ей больно, когда она появлялась на свет? Понимала ли она, что сейчас происходило?
Меня словно унесло. Я видел ее волю, ее красоту и возможности, которые были в ней скрыты.
Она была произведением, созданием. Тем же был и я.
«Привет, орешек, — прошептал я. — Это папа».
Келли: есть контакт!
На двадцать третьей неделе ребенок начинает слышать, но еще не видит. Он может распознавать голос матери. Он уже понимает, находится ли он головой вверх или вниз. Поверхность его мозга гладкая, у него только начинают формироваться возвышенности и впадины, которые позднее превратятся в извилины. Ребенок начинает реагировать на боль, но он еще не готов к сложной мыслительной деятельности. Его легкие кажутся неразвитыми побегами в сравнении с ветвистыми деревьями легких взрослого человека. Его кости мягкие. Он может глотать. Его волосы и ресницы начинают расти, а ногти и рисунок отпечатка пальцев формироваться. Его тело покрыто мягким защитным пушком. Он уже отдаленно начинает напоминать человека.
Я все еще была в операционной, когда Том вернулся из отделения интенсивной терапии.
«Она идеальна, — сказал он громко. — Она такая красивая».
Я уставилась на него. Мой милый муж был охвачен какими-то невероятными эмоциями.
«Там моя маленькая девочка, — все время повторял он. — Моя дочь».
Он показал мне фото на мобильном, но оно мне не запомнилось. Думаю, это все из-за наркоза или шока. Я знала, что скоро увижу ее, и боялась этого. Я посмотрела на часы.
Том сказал, что она идеальна. Должно быть, он сошел с ума.
Раньше я представляла себе, что скажу дочери, когда впервые увижу ее. Я думала, что она будет завернута в одеяло, что на ней будет шапочка и что она будет тяжелой, как щенок, воображала, как она откроет один глаз и посмотрит на меня озадаченно, но с любопытством.
Она будет знать мой голос и запах; она поймет, что я ее мать, и не станет бояться. Мной же немедленно овладеют силы, которые навсегда сделают
