Я не знал, проживет ли она достаточно долго, чтобы увидеть их, и будет ли у нее шанс взглянуть в их лица и услышать их голоса. При мысли об этом у меня перехватило дыхание.
Вышла медсестра и подала мне стерильный халат и бахилы, сказав, что скоро я буду рядом со своей женой.
Я взглянул на телефон.
Вторник, 12 апреля.
05:59.
Дверь открылась, и сестра позволила мне войти. Я увидел лежащую на столе Келли, вокруг нее врачи в голубых масках. На ее животе был круг белого света от яркой лампы. Рев наполнил мои уши. Шум, похожий на сумасшедший ветер. Вот что, должно быть, чувствуешь, когда выпрыгиваешь из самолета, подумал я.
Келли: неизвестность разрастается
Я слышала голоса. Врачи обсуждали увиденный ими фильм. Я хотела прокричать им, чтобы они сосредоточились. Разве они не понимали, что достают из моего тела наполовину сформированное человеческое существо, которому, возможно, суждено прожить всего несколько минут или часов. Неужели этого недостаточно, чтобы привлечь их внимание? Но кричать я не могла. Я держала Тома за руку. Когда я повернула к нему голову, меня вырвало.
Над нами была огромная включенная лампа, похожая на парящий космический корабль. Я слышала, как в коридоре врачи обсуждали, пора ли делать анестезию. Затем меня резко перевернули на бок и воткнули иглу мне в позвоночник, после чего на меня словно накатила теплая волна.
Если бы я могла сесть и оглядеться по сторонам, то увидела бы группу медиков из отделения интенсивной терапии новорожденных, называемую «Команда аиста». Они готовились стабилизировать нашего ребенка в соседнем от операционной кабинете.
Гвен Ньютон в тот день была медсестрой из «Команды аиста». Позднее она обо всем мне рассказала.
По ее словам, практически каждое утро ей нужен крепкий кофе, чтобы взбодриться, но в тот день ей достаточно было лишь взглянуть на список задач на день: младенец двадцать три недели.
Когда она была беременна своим сыном, ей снились кошмары, что она родила на двадцать третьей неделе.
Она подготовила мобильный инкубатор, который согревал бы нашего ребенка во время короткого пути в отделение интенсивной терапии. Она положила в него одеяло и накрыла его наволочкой, чтобы не испачкать кровью.
Ручка ребенка была настолько крошечной, что ей пришлось использовать канцелярскую резинку в качестве жгута.
Медсестра достала манжету для измерения давления под номером один, которая была такой маленькой, что надевалась ей самой лишь на палец. Она поставила обогреватель на 37 °C, выложила катетеры для капельниц и провода для подключения к мониторам. В шестидесятимиллилитровый шприц она набрала пятипроцентный раствор декстрозы — первый перекус ребенка, а в другой — один и четыре десятых миллилитра искусственного легочного сурфактанта, необходимого для предотвращения коллапса легких.
Специалист готовила аппарат для искусственной вентиляции легких, а неонатолог и медсестра изучали мою карту. Когда у Гвен все было готово, она отправилась наблюдать за ходом кесарева сечения. То, что происходило позже, не было ей подвластно.
Я ощутила неприятный рывок. Я знала, что теперь мы два разных человека.
«Она пинается», — сказал Том. Он выглядывал через хирургическую штору на красное мясо моего живота и на недоношенного ребенка, которого только что из него достали. Кто-то сказал, что она плакала, но я этого не слышала. Я чувствовала во рту вкус сливовой рвоты.
Гвен взяла у акушерки крошечный кровавый комок. Она «распеленала» нашу дочь, положила ее на грелку и засунула в пакет до шеи, чтобы предотвратить потерю тепла и влаги. Гвен вытирала, как мама-кошка вылизывает котенка, но более нежно, чтобы не повредить кожу ребенка. Наша дочь превратилась из темно-синей в темно-красную. Гвен зажала крошечную зеленоватую пуповину между большим и указательным пальцем и почувствовала, как та пульсирует. Она насчитала семнадцать ударов за шесть секунд.
«Пульс сто семьдесят», — прокричала она. Сильный — это хороший знак.
Ребенок пытался дышать, но ее легкие не были к этому готовы, а мышцы были слишком слабы. Через стетоскоп ее дыхание слышалось скрипучим и
