— Я знаю трех Джунипер, — сказала Дженнифер. — Это мои подружки-хиппи, но все же.
— Тогда Джунипер, — ответила Келли. Ей нравилось, что имена Дженнифер и Джунипер похожи и оба были в песне Донована[15], в клипе которой героиня скачет на кобыле в яблоках.
— Джу-ни-пер, — произнес я, прислушиваясь к звучанию имени. — Джуни-Джун.
Я слышал, как оно игриво будет срываться с ее языка, когда в шесть лет она будет представляться другим детям на игровой площадке. Я представлял, как оно запомнится десятилетнему мальчику, который наконец соберется с духом подойти к ней во время катания на роликах. Бедный ребенок. Он будет так взволнован, что упадет и будет смотреть, как она уезжает, не обернувшись. Время в моей голове летело вперед, и я представлял себе, как она войдет в зал суда в струящейся черной мантии.
«Прошу всех встать, — скажет судебный секретарь. — Суд идет. Достопочтенная Джунипер А. Френч».
Мы праздновали наш выбор мороженым в деловом квартале. Солнце садилось над заливом, легкий ветерок качал листья огромных баньянов на противоположной стороне улицы. Дети карабкались по корням деревьев и протягивали руки к завиткам испанского мха.
Келли была спокойна, в то время как мы с Брук смеялись, раскачивались, положа руки друг другу на плечи и распевая песни, как пьяные идиоты. Если бы медсестры видели это, то быстро вернули бы меня к реальности.
Вернувшись в отделение интенсивной терапии, мы объявили, что определились с именем. Мы с Брук не могли не взглянуть на инкубатор 695. Он был пуст, как и инкубатор 696, который несколько часов назад был занят извивающимся младенцем. Оба монитора были выключены, а постельное белье свернуто.
«Что случилось с детьми из 695 и 696? — спросил я одну из медсестер непринужденно. — Куда они исчезли?»
Она сказала, что ребенка из 696 перевели в другое отделение. О младенце из 695 она ничего не сказала и поспешно от меня отошла.
Я оцепенел. В тот момент я понял, что шестой этаж южного крыла был окутан туманом тревоги. Младенец из 695 не сделал ничего плохого. Возможно, Смерти просто нравилось играть в салочки.
Быть может, Смерть улыбалась при виде Джунипер и готовилась похлопать ее по плечу.
Келли закрыла глаза и стала повторять: «О господи, о господи, о господи, о…»
Келли: позвольте ребенку заявить о себе
Днем и ночью я была подключена к молокоотсосу, огромной больничной модели, похожей на башню. Я включала его в розетку рядом с кроватью и ставила на полку маленькие пластиковые бутылочки с желтыми крышками, запасные трубки и странные пластиковые воронки, которые нужно было накладывать на грудь. Мое тело все еще не пришло в норму, поэтому процедура, которая обычно занимает пятнадцать минут, продолжалась несколько часов. В конце концов мне удавалось выжать из себя лишь несколько капель. Аппарат ворчал, как пожилая женщина. Женщина, которая, возможно, выкормила своей отвисшей грудью дюжину младенцев. В голове я слышала ее голос:
Было бы слишком громко назвать себя дойной коровой. Коровы дают молоко. У меня же не получалось. У меня не получилось зачать, не получилось доносить ребенка до срока, а теперь не получалось накормить мою едва сформировавшуюся дочь.
Если бы я была домашней скотиной, меня изгнали бы из стада.
Мне не нужно было напоминать о том, как это важно. Грудное молоко помогало бороться со всем: от кишечной палочки до холеры. Оно было полно антител. Консультанты по грудному вскармливанию убеждали меня в том, что, если со мной и дальше будут обращаться как с больной, моя грудь не будет вырабатывать это защитное снадобье.
Я не могла сцеживаться в больнице, хотя для этого предоставлялись все условия и существовала даже система поощрений. Сдай хоть сколько-то молока в молочное хранилище и получи купон от больничного кафетерия на такое количество пудингов и куриц-гриль, какое сможешь унести в руках.
