дышать. Получала внутривенное питание, потому что не могла есть самостоятельно. Мы поддерживали любые вмешательства, которые давали ей шанс на нормальную жизнь. Но если бы ее сердце остановилось, призвали бы мы врачей делать сердечно-легочную реанимацию? Некоторые родители просили об этом снова и снова, слыша, как хрустят крошечные ребра. Мы не хотели обрекать Джуни на это.
Мы не знали, чего она сама хотела для себя. Большинство людей, прикованных к такому количеству аппаратов, пожилые. Они могут все взвесить, согласиться на сердечно-легочную реанимацию и отказаться от диализа. Джунипер не могла сказать нам, может ли она бороться дальше.
Нам казалось, что она пытается бороться за жизнь, но, возможно, это была лишь слепая надежда.
Иногда врачи и родители спорили друг с другом при выборе наилучшего курса для ребенка. Родители судились из-за того, что врачи спасали таких младенцев, как Джунипер, обрекая их на заботу о ребенке с тяжкими проблемами со здоровьем. Они подавали в суд за отказ реанимировать младенца, рожденного на двадцать первой неделе, хотя все врачи единогласно заявляют, что у таких детей нет шансов на полноценную жизнь. Медперсонал хорошо знаком с тем, что бывает, когда больного ребенка пытаются вернуть к жизни. Агония. Отец младенца, рожденного на двадцать пятой неделе, будучи сам врачом-дерматологом, собственноручно извлек из своего ребенка трубку аппарата ИВЛ.
В этом отношении закон не устанавливал четких рамок, и меня это радовало. Последними, в ком мы все тогда нуждались, были желающие вмешаться политики. Мы спросили Роберто Соса, одного из врачей, что бывает, когда родители и медики не могут прийти к единому мнению. Доктор Соса основал отделение интенсивной терапии новорожденных в нашей детской больнице и неоднократно сталкивался с подобной ситуацией.
«Иногда, — сказал он, — все решает ребенок».
Он рассказал нам о младенце, который родился еще более маленьким, чем Джунипер. Родители решили его отпустить. Они очень хотели этого ребенка, но все же приняли волевое решение. Медики оставили ребенка умирать.
Наступило утро. Доктор Соса приехал на работу, и, пока он вешал свое пальто, зазвонил телефон. Это была доктор Шакил, дежурный неонатолог. Она сказала, что младенец плачет. Маленький мальчик продержался целую ночь без дыхательного аппарата, еды и воды. Больница столкнулась с моральным (и, возможно, законным) обязательством помочь ему. Ребенок всем заявлял о своем желании жить, но родители уже приняли решение, и им было больно думать о том, что их выбор был неправильным. Отец сказал врачам: «Никому лучше не приближаться к моему ребенку».
«Вам нужно прийти и помочь мне», — сказала доктор Шакил доктору Соса.
Обоим врачам в итоге удалось убедить мать взглянуть на своего сына. Увидев ребенка, она закричала: «Спасите его!»
В отделении интенсивной терапии младенец вырос, стал большим и здоровым. Медсестры прозвали его Стюарт Литтл и подарили ему брелок в виде крошечной пары роликовых коньков.
«Самый очаровательный малыш в отделении», — сказала доктор Шакил. «Он идеален, — подтвердил доктор Соса. — Идеален».
Мы с Томом, обессиленные нехваткой сна и постоянным страхом, являлись лишь жалкими подобиями себя прежних. Ни один юрист не мог нас защитить. У нас были лишь эти добрые люди в белых халатах. Одним я доверяла больше, другим меньше, но все же соглашалась на все, что они предлагали, если это звучало убедительно.
Пришла доктор Карин Стромкист, одна из моих любимиц. Это была стройная женщина с легким бельгийским акцентом. Она не была надменной, но уверенной в своих силах. Она не жалела время на разъяснения.
Диана показала ей кал на кусочке бинта.
Они говорили о сгустках, давлении, кортизоле и альбумине. Джунипер необходимы были лекарства для стабилизации кровяного давления, но большая их доза подразумевала большее количество жидкости, вливаемой в ее тело. Из-за этого усиливалось протекание кровеносных сосудов, кровяное давление падало, и возникал отек.
Отек сдавливал ее легкие и сердце. Доктор Стромкист хотела снять ее с дыхательного аппарата, чтобы освободить легкие; прекратить давать ей успокоительные, чтобы сократить отек; сделать упор на введение белков, которые оказали бы противодействие стероидам; увеличить дозу альбумина, чтобы вывести жидкость из тканей; заставить ее больше мочиться, больше дышать, больше двигаться.
«Это долгий процесс», — сказала доктор Стромкист.
Диана хотела еще и снять ее с некоторых антибиотиков.
«Мы сами не знаем, с чем боремся, — сказала Диана. — Анализы на все микроорганизмы отрицательные. Думаю, мы бегаем за своим же хвостом».
Я пыталась следовать плану, но сценарий постоянно менялся.
У каждого была своя теория. Среди множества мелочей маячил главный вопрос: будет ли она жить?
