– Я же сказала: можете об этом забыть! Я не горела желанием что-либо вам рассказывать. Вы мне угрожали, не забывайте об этом. Но теперь оставьте меня в покое. Я больше не могу, мне плохо. А вы сказали, что, если мне станет плохо, я должна сообщить об этом и наша беседа будет закончена.
– Но я не говорил, что вы можете воспользоваться этим как отговоркой.
– Это не отговорка. Я действительно больше не могу.
Голос Коры, еще недавно твердый, решительный, внезапно прозвучал глухо и плаксиво. Ее нижняя губа задрожала, как у двухлетнего ребенка, который вот-вот расплачется.
Рудольф увидел это, глядя на ее отражение в оконном стекле. Однако он не попался на этот дешевый трюк. К этой уловке часто прибегала его дочь, когда добиться своего по-другому ей не удавалось. И эта нижняя губа… Мехтхильда называла это «кривить рот».
– Пару минут вы еще продержитесь, – отозвался Рудольф. Он даже не пытался смягчить тон. Она должна понять, что нельзя постоянно уходить от ответа. – Итак, пять лет назад, в декабре, вы приехали в Кельн. Почему вы выбрали именно этот город?
Он предполагал, что она все же выяснила настоящее имя своего любовника и его местонахождение и отправилась на поиски.
Кора тихо ответила:
– Нет! Я просто села в поезд, а он, так уж вышло, шел в Кельн.
До сих пор Рудольф ей верил. Но на этот раз усомнился в ее словах.
– Может быть, вы подумаете еще немного, госпожа Бендер? Причина была, мы уже ее знаем, но хотим услышать это от вас.
– Мне не о чем думать. Причины не было. У меня не было знакомых в Кельне, вы ведь на это намекаете.
Кора не понимала, почему шеф так настойчиво ее расспрашивает. Мысленно она еще была у дверей своего дома, смотрела в лицо матери, слышала ее голос.
Неудачная это была затея – смешивать ложь с крупицами правды. Ложь разрасталась и могла настигнуть ее, а правда била по голове палкой. Все запутывалось. Картина с цветными пятнами была плодом ее воображения, Кора была в этом уверена. И, несмотря на это, отчетливо видела полотно перед собой – оно висело на стене в холле, выдержанном в белых тонах, только пол был инкрустирован маленькими зелеными камешками. И лицо… Оно было так близко от ее лица, что приходилось закрывать глаза, чтобы оно не расплывалось. Это невозможно! Джонни целовал ее – так, как она только что рассказала. Кора чувствовала прикосновение его губ…
Нет, это она прижимала пальцы к губам, чтобы не закричать. Это всего лишь ее пальцы… Однако осознание этого не помогло Коре. Она видела две спины на лестнице за его плечом!
Невысокий толстяк и девушка, спускающиеся по лестнице. У девушки светлые волосы. Она одета в темно-синюю сатиновую блузку и белую юбку с бахромой. Юбка кружевная и почти прозрачная.
Откуда взялись эти подробности? Должно быть, она это где-то видела. В художественном фильме! Вот и объяснение. В каждом фильме есть диалоги. Девушка на лестнице рассмеялась и крикнула, обернувшись через плечо: «Вы идете? Внизу продолжите. Там наверняка уютнее». В каждом фильме звучит музыка. Снизу донесся рокот – соло на ударных… Пока Кора пыталась вспомнить название кинофильма и то, что было дальше, шеф спросил ее о Кельне.
Она была уже не в состоянии придумывать логичную ложь. Кельн! Там живет Маргрет. Знают ли о ней полицейские? Судя по тому, что они сказали, да. Упоминал ли о Маргрет Гереон? Возможно.
Ей нужен пятиминутный перерыв. Всего пять минут, чтобы придумать правдоподобную историю о Кельне. А если шеф проигнорирует ее просьбу, придется напомнить ему о данном обещании.
– Можно я что-нибудь съем, прежде чем мы продолжим? Пожалуйста, я очень голодна! У озера мне было как-то не до того… Я хотела доесть яблоко, голден делишес… Я с детства люблю этот сорт.
У нас был сад, и находился он не возле дома. Чтобы попасть туда, нужно было долго идти пешком. На самом деле это было недалеко, но в то время мне все казалось большим и бесконечным. Длящимся вечно, не прекращающимся. Для меня путь до сада был ужасно долгим. Часто я очень сильно уставала и думала, что не дойду. Мне не хотелось туда идти, потому что сад был искушением.
В тот год, когда Магдалина боролась с раком и я уже начала представлять себе, как мы будем жить, если она не вернется домой, мы редко бывали в саду, и следующей весной у нас было очень много работы. Мы ходили туда почти каждый день, вырывали сорняки – это было моей обязанностью. Отец тем временем орудовал лопатой или тяпкой. Мать ухаживала за Магдалиной. Весна была теплой, и мама полагала, что свежий воздух пойдет ей на пользу.
Справа и слева от нашего сада были другие сады, в которых росли фруктовые деревья и клубника. Заборов не было, сады друг от друга отделяла только борозда. Клубника была так близко к борозде, что мне достаточно было наклониться, чтобы сорвать ее. Иногда ягоды свисали прямо над бороздой.
Я могла бы сорвать их вместе с сорняками и быстро сунуть в рот, и никто бы ничего не заметил. Однако я не осмеливалась это сделать: я видела, что случилось с Магдалиной после того, как я съела плитку шоколада. А ведь мне дал ее отец. Брать чужое было одним из величайших грехов.
Мне было восемь лет, и я уже узнала, что грехи бывают разные. Не от мамы, для нее все грехи были одинаково тяжкими. Об этом говорили в школе:
