руку он с трудом согнул, опустил плетью, охнул, рыхло поднялся со стула и опрометью рванул из кабинета, пробухал тяжелыми ботинками в приемной, пробухал по крыльцу и ударился шибким бегом вдоль улицы, сноровисто перепрыгнул через свинью, которая все нежилась, и пропал из вида. Свинья всколыхнулась, будто волна, и тоже побежала, всплескивая ушами. У Ненашева было настроение посмеяться,. но он почувствовал, что не может повернуть голову, что затылок его омертвел и по спине ползут мурашки. Бухгалтер Суходолов привстал, робко улыбнулся и кивнул, приветствуя кого-то. Председатель Ненашев вдруг испытал непоборимое желание говорить. Говорил он для кого-то, но смотрел исключительно на Суходолова, который двигался мелким шагом вдоль ряда стульев в глубину кабинета.
- Видишь ли, Гриша., Я уже вскользь упоминал о том, что все могу простить, почти все, но жестокость - никогда. Они что делают, геологи, они лошадей наших, во-первых, запрягают без спросу, во-вторых, катаются верхами на них. Трех уже, считай, загнали. Напьются и давай, значит, кататься. Откудова такая мода у молодежи завелась - лошадей мучить, - убей, не пойму. Вот я участкового нашего и подключил, тот и поймал их на' месте преступления. Акт составлен, с понятыми, конечно. Пусть за лошадей деньги платят и позору пусть нахлебаются полной ложкой. Да!
Гриша все двигался сбивчивым шагом вдоль стульев, выстроенных шеренгой у стены, рот его был слегка приоткрыт, и руки он прижимал возле сердца с выражением, слегка испуганным, но больше, пожалуй, удивленным.
- А то, понимаешь, совсем распоясались! - последние слова Ненашев произнес тоном чуть ли не радостным, потому что по его закаменелой шее и вверх по затылку пошли теплые токи, в ушах нежно зазвенело, стало слышно, как в приемной у Гали играет радио. Ненашев уже знал: слева, в самом углу кабинета, кто-то сидит и что надо в ту сторону повернуть голову, он ее повернул - с затаенным дыханием. В углу действительно сидел товарищ в серой спортивной курточке и серых же штанах, чуть заметно блестевших. Было такое впечатление, будто костюм незнакомца слегка занялся инеем.
- Вы ко мне? - привычно осведомился председатель и закашлялся, озадаченный: чуть ли не все лицо гостя, мертвенно бледное, закрывали черные очки, которые пугали: за ними, казалось, была пустота - холодная и злая. На голове неизвестного - Ненашев как-то еще не верил, что это и есть пришелец - была шапочка, тоже черная. 'В Индонезии президенты такие носят, - подумал Сидор Иванович. - По телевизору показывали'.
- По какому вопросу, извините? Я как-то не видел, когда вы вошли, с Витькой тут схлестнулся, понимаешь. Непутевый парень, Витька-то.
Гриша Суходолов наконец обрел дар речи, он присел на стул и сказал с веселостью:
- Так это ж с Монашки представитель!
- С какой еще Монашки?
- Так с горы ж!
- Аа-а... Здравствуйте тогда! Добро, значит, пожаловать.
- Здравствуйте, - каким-то машинным голосом ответил незнакомец и не пошевелился, в очках его, больших, как фары, отражались окна, улица и редкие прохожие на ней: там опять шла старуха с тазом, в тазу было прополосканное белье. 'Неразговорчивый! - отметил про себя председатель. - И важности полон'.
- Требуется время для адаптации, - добавил спустя некоторое время высокомерный инопланетянин.
- Понятно! - с оживлением ответил Сидор Иванович и увидел на очках пришельца следующее: вдоль улицы на телеге везли гроб.
- Я забыл тебе сказать, Григорий, у нас ведь беда:
Никита Лямкин приказал долго жить!
- Чего это он!?
- Вы пока адаптируйтесь, товарищ, а мы тут про свое потолкуем. - Ненашев вежливо кивнул инопланетянину (извините, мол, но тема неотложная!) и поворотил лицо к бухгалтеру. - Жил никчемно и помер смешно. В бане они мылись с Витькой Ковшовым, с буровым мастером. Последнее время задружили что-то. Да. Сидел будто это Никита Лямкин на полке и говорит будто Витьке-то: 'Хошь, помру сейчас?' Тот в ответ: 'Ну, и помри - для разнообразия'. Лямкин ведро воды на себя будто вылил и покатился вниз, уже бездыханный. Витька почти голяком (ошалел парень!) ударился по селу людей кричать, фельдшер Сарафанов подоспел, пульс пощупал - действительно, окачурился. Жена Варя (хорошая женщина, и что она в нем нашла, в Никите-то;) - в слезы, уколами только и держится. Жалко ее - работящая, добрая, понимаешь, а вот дураку досталась. Так ведь всегда бывает, - Ненашев с печалью покачал головой и уставил палец в окошко: - Вон хоронят. Передавали Варину просьбу: пусть, мол, председатель придет, речь скажет у могилы. Уважить бы человека не мешало, так что я скажу? Нет у меня про Никиту Лямкина хороших слов!
- Сердечный приступ, наверно? - сказал бухгалтер Гриша Суходолов. - В бане нельзя водку пить, я где-то читал. - У Суходолова тоже не нашлось сочувствия к судьбе забубенного Никиты.
- Не пили вроде, не успели еще.
- Тогда совсем не понятно.
Пока бухгалтер с председателем обсуждали новость, пришелец встал, подошел вкрадчивым шагом к окну и снял свою круглую камилавку, какие носят в Индонезии президенты. Под чудным головным убором скрывалась белая коробка, похожая на шкатулку, и внутри той шкатулки что-то мельтешило - и поблескивало. 'Компьютер там у него, наверно?' - подумал без удивления Ненашев и окинул взглядом похоронную процессию. Телега, на которой возвышался гроб, была накрыта большим ковром в желтых цветах. Ненашев вспомнил, что год назад он достал десять талонов на эти самые ковры и один талон на правлении решено было выделить Варваре Бровкиной, одной из лучших доярок колхоза и сожительнице покойного. Председатель раздосадовался про себя, что тут вот человека хоронят, неважно какого, а он про талоны вспомнил. 'Совсем зачерствел я на этой проклятой работе!' Если честно, то председатель все- таки пожалел прекрасный ковер, края которого теперь терлись о грязные колеса, и - отвернулся от окна. Из коробки пришельца, пристроенной каким-то хитрым способом над самой макушкой, безволосой, кстати, прыснул синий огонь, и на лице Гриши Суходолова сразу написалось изумление. По первости ничего особенного не замечалось, из гроба торчала борода Никиты, широкая и натеребренная ветром, видны были еще брови, черные и сердито насупленные, угадывалось и бледное лицо. Все было, словом, как и мгновение назад. Но вот борода вроде бы вытянулась, показалось из-за кромки гроба ухо, потом Никита сел и легко выпрыгнул на поляну. Лошадь, что везла гроб (на второй телеге была красная крышка), сперва запряла ушами, потом ударила махом, ковер пополз косо и свалился наземь. В следующее мгновение Никита Лямкин уже вырывал у музыкантов барабан (покойного сопровождал духовой клубный оркестр), чтобы, видимо, врезать зорьку в честь своего воскрешения, а народ, проявивший сочувствие вдове; рассыпался окрест с рекордсменской скоростью.
Дед Прокудан, сторож свинофермы, колченогий и немощный в повседневности, бросил батог, перепрыгнул через калитку и распластался в кустах малины; завскладом Теркин, толстый человек в кожаной кепке, прободал штакетник и залег на старой клумбе. Оркестранты разбросали инструмент, трубы искрились на солнце, словно горели. Бывшая вдова Варя, вся в черном, сидела у дороги на камне, подпираемая младшими сестрами, и плакала в платочек скорее уже по обязанности, да наблюдала сквозь слезы, как ловко и настойчиво покойный ее - сожитель стягивает барабан с Васьки Кулемина, незлобливого парня при кошачьих усах. Та лошадь, что везла гроб, остановилась вдалеке и дремала уже, низко опустив голову. Часть публики, принимавшей участие в похоронах, нашла пристанище на широком крыльце конторы и следила оттудова, как Никита Лямкин овладевал барабаном, а когда он им овладел, ударил палкой по туго натянутой коже, звук родился угрюмый и густой. Никита свирепо уставил бороду за черту горизонта и хриплым голосом начал сзывать сельчан на собственные поминки. Бывшая вдова Варя вздрогнула, освободилась от младших сестер, висевших на ней, наскоро прибрала себя и побежала домой стряпать пироги с картошкой. Добрые люди, озираясь с опаской (как бы Никита опять не помер!), подобрали ковер, замазанный глиной, и потащили его к Бровкиной в дом. Три мужика стояли над гробом и чесали затылки - гадали, куда девать ненужную теперь вещь. Никита колотил по барабану в конце улицы.
Надобно отметить что воскрешение Никиты Лямкина не сотрясло село Покровское и не было отнесено к случаям особо таинственного свойства; Лямкин был гуляка и проказник, да и приятель его Витька Ковшов не имел репутации солидного человека, хоть и носил в кармане корочки о высшем образовании. Такие корочки теперь заиметь можно и не напрягаясь. Удивляло, правда, одно: как это Никита, мужичок весьма порывистый, пролежал, не сморгнувши даже ни разу, почти сутки и ради того лишь, чтобы погулять на собственных поминках. Вытерпеть такое дано не всякому. Одно слово, артист!
3
- Это вы его оживили? - спросил у товарища с горы Монашки Ненашев. Инопланетянин уже сидел в углу и, кажется, даже улыбался.
- Да, я.
- Из каких это соображений?
- Могли бы живого закопать. У вас ведь закапывают.
- У нас закапывают. И почему - живого?
- Он как это... в шоке пребывал. Внушаем. Нежная натура.
- Это Никита-то - нежная натура! Дурак он. И тунеядец.
- Что такое - дурак? - Пришелец слегка покачал ногой и натянул на голову свою черную камилавку. Гриша Суходолов крутил головой, как воробей, и стул под ним сильно скрипел.
- Вопрос вы, товарищ, задали непростой, и, чтобы ответить на него более или менее исчерпывающе, надобно сосредоточиться. - Председатель нажал кнопку под столешницей, и на порожке кабинета, будто по волшебству, явилась секретарша Галя. Явилась и покраснели, испытывая неловкость: она отлучилась на похороны, а без нее приехал гость.
- Слушаю, Сидор Иванович?
- Действуй!
Пока Галя налаживала на журнальном столике легкий завтрак, , молчал гость, молчали и хозяева. Ненашев тер лицо ладонями и собирался с мыслями, чтобы не ударить в грязь лицом перед полномочным представителем иных миров. Гриша Суходолов помогал секретарше, был притом суетлив и нерасторопен.
- А как насчет бани? - поинтересовалась Галя, уходя.
- Через часик распоряжусь дополнительно.' В кабинет, сама понимаешь, никого! - Ненашев зашторил окна, чтобы события, протекающие на деревенской улице, не мешали важной беседе. - Мы ведь так и не познакомились, кстати. Как вас прикажете звать?
