Семён Ульяныч встретил их ворчаньем.
— Вас только за смертью посылать! Дрыхли небось? Мы тут как у чёрта на вилах сидим, а они в ус не дуют!
— Как смогли, батя, — ответил Леонтий.
Лошадей, расседлав, бросили — пусть сами ищут дорогу к людям. Узкий Тобол извивался в пышной, звонко чирикающей урёме. Ночью над тёплой водой сгустился туман, и путь потерялся. Слабенькое течение не осиливало тяжесть большой насады, в которой сидело семь человек, не тянуло лодку и не указывало, где среди кустов пролегает протока. Насада шла на вёслах и то и дело врезалась в заросли. Леонтий, Ваня, Семён-младший и Ерофей гребли, а Табберт забрался на нос и шестом нащупывал путь среди листвы и тумана. Казалось, что насада попала в какое-то тёмное колдовское царство, где вся земля затоплена и всюду из воды растут деревья. Со всех сторон слышались шёпот, журчанье и редкие всплески — то ли рыба шлёпала хвостом, то ли плюхался бобр. В тумане кричали ночные птицы, будто искали друг друга.
К утру все измучились. Плаванье вслепую утомляло больше, чем гребля. Наконец, тьма поредела. Обозначились развесистые кущи, отражающиеся в плоскости воды. Косые лучи солнца упали на реку, словно в ров, дымясь в тающем тумане. Семён Ульяныч умылся, черпая ладонью за бортом.
— Дальше можно попеременке, — сказал он. — Ванька и Сенька, вы на вёслах, а мы спать. Как станет невмоготу, будите.
Сменяя друг друга, они плыли весь день. От усталости даже есть не хотелось. В сумерках нашли полянку и повалились на землю, как дрова. Зато на рассвете все поднялись бодрые, хотя и болели бока, намятые корнями.
— Несёмся, шары выпучив, а чего впереди — не знаем, — сварливо сказал Семён Ульяныч. — А где-то там Годуновский перекат.
— И что? — не понял Ерофей.
— На перекате джунгарский брод. Ежели Дондобище думает перенять нас на реке, то на броду будет застава.
Семён Ульяныч первым и учуял приближение переката.
— Тпру, цепляйтесь за ветки! — приказал он и сам схватился за лещину. — Лёнька, Ерофей, идите вперёд, разведайте!
Леонтий и Ерофей слезли за борт. Глубина тут была чуть выше колен.
— Крадитесь стороночкой, — напутствовал Семён Ульяныч. — Дойдите до конца переката.
Леонтий и Ерофей убрели за поворот.
Непривычно широкий, просторный перекат многоголосо щебетал на разные лады и сверкал под солнцем. Казалось, что здесь рай: блещет чистая бегучая вода, золотится песок, птицы заливаются в ивняке, под лёгким тёплым ветром колышется трава на отмелях. Но поперёк этого рая на перекате стояли в ряд шесть джунгарских всадников с луками и пиками. Солнце осыпало их яркими искрами: горели острия пик, выпуклости шлемов, клёпки кожаных лат, яблоки на щитах и пряжки на конских сбруях.
— А батя у тебя дока, Лёнька, — с уважением негромко сказал Ерофей.
Леонтий и Ерофей укрывались в зарослях.
— Заберусь-ка на вербу, посмотрю, много ли их, — ответил Леонтий.
Ствол вербы, изгибаясь, полого нависал над заводью. Леонтий пригнул ветку, закинул ногу на ствол, намереваясь оседлать его, подтянулся — и нога соскользнула с заплесневелой коры. С гулким шумом Леонтий бултыхнулся в омуток, усыпанный листьями, и окатил Ерофея.
Джунгары встрепенулись, завертели головами и увидели русских, что прятались в прибрежных кустах. Кто-то из степняков засвистел.
Взбивая фонтаны, Ерофей и Леонтий запрыгали по мелководью прочь.
— Заметили нас, батя! — задыхаясь, Леонтий схватился за борт лодки.
Лицо Семёна Ульяныча странно изменилось. Он уже понял то, чего остальные не успели понять. Они в западне. И западня эта смертельная, хотя так славно сияет солнце и в листве так весело поют голосистые завирушки.
— Хождение назад? — спросил Табберт.
— Нет, — жёстко ответил Семён Ульяныч. — На реке они нас хоть где найдут. Надо убираться с Тобола.
— Куда?
Семён Ульяныч молчал, размышляя. Все ждали его ответа. А он медлил, потому что ответ был очень страшным.
— Лихой острог помнишь, Лёнька? — он пристально посмотрел в глаза Леонтию. — До него верста или две. Там можно схорониться.
— А коли отыщут?
— Отстреливаться будете. Лучше там, чем в лесу или в степи.
— Батюшка, ты не дойдёшь туда так быстро, как надо, — предчувствуя недоброе, осторожно заметил Семён.
— Я и не пойду, — Ремезов наконец-то сказал главное. — Без меня бегите.
Он будет только обузой. С ним, калекой хромоногим, сыновья будут двигаться слишком медленно, и джунгары поймают их, прочесав чилигу, или догонят на лугах. Ему надо остаться здесь и отпустить сыновей.
— Кольчугу только возьми, Лёнька, — Семён Ульяныч хлопнул ладонью по тяжёлому свёртку с кольчугой.
Ему было неловко и досадно. Никогда он не числил за собой никакого геройства, никакого самопожертвования. Он легко признавал такие подвиги за
