Владыка снял жердину, закрывающую проход во двор, и увидел, что на брёвнышке возле балагана сидит какой-то человек.
— Кто пожаловал? — спросил Филофей, подходя к балагану.
— Я, — прозвучал знакомый голос.
Филофей застыл на месте.
— Отче Иоанн? — изумился он. — Да как же ты очутился здесь?..
— А я не здесь, — ответил Иоанн.
Филофей вглядывался в митрополита, словно сотканного из невесомого пепельного света. Он был в простой монашеской рясе и клобуке с намёткой, на плечах — омофор, на груди — наперсный крест и панагия. Филофей понял, что в этом облачении Иоанн лежит в гробу где-то далеко в Тобольске.
— Ты умер, отче?
— Возвращайся в Тобольск, брате, — сказал Иоанн. — Хочу проститься с тобой молитвенно. Не скоро свидимся.
— Владыка, владыка! — раздалось на улице.
Филофей обернулся на ворота. Во двор торопливо входил Пантила, за ним спешили служилые и казаки.
— Не дело тебе, отче, одному тут бродить! — сердито проворчал Кирьян.
— Нахрач обманул! — Пантила схватил Филофея за рукав. — Истукан не тот! Настоящий идол на капище в болоте! Айкони ему жертву понесла!
Филофей посмотрел на брёвнышко у стены балагана, где только что сидел митрополит Иоанн. Брёвнышко было пустым. Иоанн исчез.
— Я могу выследить Айкони! — всё горячился Пантила. — Я найду, где она прошла! Надо завтра идти на Ен-Пугол, жечь там идола!
Филофей, успокаивая, потрепал Пантилу по плечу.
— Нет, Панфил. С рассветом, брате, выплываем в Тобольск.
— Вогулы посмеялись над нами! — отчаянно крикнул Пантила. — Нахрач скажет, что мы глупцы, а Христос слепой и слабый!
Кедр за домом Нахрача блестел в свете месяца.
— С рассветом — в Тобольск, — негромко повторил Филофей.
— А что стряслось, отче? — с подозрением спросил Кирьян.
— Митрополит Иоанн скончался.
— Откуда известно? — удивился Кирьян.
— Я знаю.
Но Пантила пылал праведным гневом, а смерть кого-то там в Тобольске для него ничего не значила.
— Нельзя уступать вогулам! — потребовал он.
Пантила готов был хоть сейчас мчаться на капище и рубить идола, доказывая Нахрачу, кто сильнее. Филофей понял, что молодой остяк не примет его решения без объяснений — слишком горела душа от обмана.
— Мы уже сделали главное, Панфил, — мягко сказал он. — Мы нашли у Нахрача слабину. Теперь и мне, и тебе, и вогулам ясно, чего боится Нахрач и что он прячет. Остуди сердце. В грядущем году и завершим начатое. Или ты сам опасаешься, что через год твоя вера иссякнет?
Пантила, вспыхнув от стыда, отвернулся. Конечно, отче прав. Желание победить немедленно — от неверия в свои силы. Дуют только на сырые дрова. Его, Пантилы, вера — ещё пока сырые дрова, и владыка это увидел.
Короткой летней ночи хватило лишь на то, чтобы вытолкать тяжёлый дощаник с берега на глубокую воду и перенести на судно из балагана грузы и припасы. Над тайгой занялся рассвет. В тальнике чирикала одинокая ранняя горихвостка. За рогатой деревней курилось огромное кострище, и белый пар стелился над плоскостью Конды, неподвижной и гладкой в безветрии.
Служилые привязывали парус на релю, лежащую поперёк дощаника. Кирьян и Кузьма Кузнецов, кряхтя, навешивали на кормовой крюк увесистое рулевое перо. Новицкий, где-то пропадавший всю ночь, потерянно сидел на перевёрнутой вогульской лодке. Пантила умывался на мелководье. Филофей, стоя на коленях, задумчиво разглядывал иконы, разложенные на большом полотенце, брошенном поверх травы. Где-то у вогулов запел петух. От деревни к дощанику, покачивая кривыми плечами, шёл горбатый Нахрач.
— Ты покидаешь нас, старик? — спросил он у владыки. — Ты не будешь благодарить нас за то, что мы сожгли Ике-Нуми-Хаума?
— Вы сделали это для себя, а не для меня.
Нахрач недовольно поморщился. Всё получилось так, как он хотел, — и в то же время не так. Чего-то не хватало. Бегство русских смущало Нахрача.
— И ты не будешь надевать на нас кресты, как на Са-тыгу?
— Не стану торопиться, — Филофей бережно складывал иконы в стопку. — Я снова приеду к вам будущим летом.
Филофей завернул иконы в полотенце и с трудом поднялся на ноги, держа свёрток с иконами перед собой.
— Ты недоволен нами, старик? — испытующе спросил Нахрач.
— Я доволен вами и благодарю тебя, князь Нахрач Евплоев, — Филофей смиренно поклонился вогулу. — Вы сделали шаг к богу, и это правильно. Я
