— Сайфутдина нет сейчас при мне, зайсанг. Его отбросило взрывом, а потом твои воины забрали его в плен. Наверное, он умрёт от полученного удара. А я даже не помню, что крикнул ему в тот миг. Я очень испугался.
Онхудай не отводил тяжёлого взгляда, словно испытывал Касыма, и Касым выдержал этот взгляд. Конечно, жаль Сайфутдина. Онхудай убьёт его. Но отдать жизнь за своего господина — долг телохранителя.
— Забудем об этом глупом происшествии, — предложил Касым. — Я ведь твой родственник и должен угождать тебе.
Онхудай засопел, размышляя, потом шумно допил из пиалы шубат и вытер рот рукавом бушмюда.
— Ты привёз мне подарки? — спросил он как ребёнок.
— Конечно, — снова поклонился Касым. — Но твои воины разграбили их.
Для джунгарина грабёж был достоинством, а не проступком.
— Я переграблю своих воинов, — сказал Онхудай. — Что ты мне вёз?
— Я вёз тебе, мой брат, сорок красных лисиц и сорок белых песцов.
Касым соврал. Он не думал, что предстанет перед Онхудаем почти как пленник, и не взял подарков; он полагал, что его плата за пайцзу и будет выгодой Онхудая. Что ж, пускай тогда джунгары сами потратятся на своего алчного зайсанга. Красные лисы и белые песцы найдутся в скарбе любого степняка — поди докажи, что это не добыча из русского обоза.
— Зачем ты ехал ко мне?
Касым тихо щёлкнул пальцами, отгоняя от своей удачи рогатого тагута.
— Я желаю купить у тебя вот эту вещь, — Касым указал на пайцзу.
Выпятив губы, Онхудай посмотрел вниз, на свою выпирающую грудь.
— Я давно ищу этот китайский ярлык, мой господин. Скажи мне, какими путями он попал в твои руки?
— Я взял его в сражении, — распрямляясь, гордо заявил Онхудай.
Касым не поверил. Трусливый Онхудай ни за что не полез бы в битву сам, а какой-либо другой джунгарский воин, завладевший пайцзой в схватке, утаил бы своё золото от зайсанга. Пайцза не может быть военной добычей. Скорее всего, здесь опять какая-то хитрость Гагарина.
— А зачем тебе пайцза? — с подозрением спросил Онхудай.
— Надобно ли мне отягощать твой слух делами, которые ниже твоего достоинства, великий зайсанг?
— Говори, — важно дозволил Онхудай.
— Китайцы подкупили не русского хана, а тобольского нойона Гагарина. Это он прислал войско, которое ты взял в осаду. А русский хан не знает о затее нойона. Я отдам русскому хану твою пайцзу, и хан казнит тобольского нойона за то, что тот продался китайцам. Нойон Гагарин — мой враг.
Онхудай задумался.
— А какую цену ты дашь за пайцзу? — наконец спросил он.
— Две её тяжести в золотом песке.
На глаз, в пайцзе было пять-семь лянов веса. В поясе Ходжи Касыма содержалось сорок лянов золотого песка.
— Две тяжести слишком мало, — не согласился Онхудай. — Я хочу десять.
— За пятьдесят лянов мне проще нанять в Тобольске мастера, который отольёт другую пайцзу и придаст ей черты твоей, — осторожно возразил Касым. — Конечно, сходство будет отдалённое, но русский хан не видел настоящей пайцзы и не опознает подделку. А я сберегу сорок лянов.
Онхудай опять запыхтел, соображая, как ему выгадать.
— Мне надо подумать, — недовольно сказал он. — Я решу завтра.
Ходже Касыму пришлось вернуться в своё драное жилище.
Кибитки слуг-котечинеров — кибиток было десятка три — находились в той части юрги, которую отделили для взятых в плен. Онхудай рассчитывал взять большой погромный ясырь, а потому привёз с собой на Я мыш дюжину старых юрт. Котечинеры зайсанга, тоже невольники, поставили эти юрты в два ряда и обнесли колышками с красным шнуром. Пленным запрещалось выходить за шнур под угрозой казни. Да они и не смогли бы убежать: пустая степь просматривалась во все стороны, а юрга была полна конных воинов.
Касым отошёл от невольничьего стана подальше, на чистое место, проверил, нет ли поблизости верблюжьих следов — нельзя поминать Аллаха вблизи животных, которые в любой момент могут заорать или плюнуть, — расстелил на снегу кусок шкуры, заменяющий коврик-михраби, опустился на колени и совершил полный намаз. Под лучами низкого закатного солнца в степи просторно и стеклянно блестел нетронутый наст. На пригреве Иртыш просел и обозначился бесконечной впадиной в снегах. Весна уже наступила, и всё вокруг казалось с просинью, даже белое, красное и чёрное. В синеве открывалась божественная сущность мира, которая в месяц Раби аль-авваль пробудилась ото сна к Мавлиду — празднованию дня рождения Пророка.
Возвращаясь к себе, возле одной из кибиток Касым увидел офицера: тот ломал в медную жаровню куски аргала, чтобы не мусорить там, где его ложе. Касым сразу узнал офицера. Касым видел его в Тобольске у пристани при отходе войска Бухгольца, когда Хамзат и Асфандияр считали лодки. Этого офицера губернатор Гагарин позвал к себе в карету. Касым подошёл ближе.
