– А вас как зовут? – осмелела я.
– Тетя Маша.
Ага, значит, все-таки тетя.
Я уже как-то даже начала привыкать к запаху. Может, не спешить уходить?
– Теть Маш, а можно с вами поговорить?
– Говори, коль не шутишь, – ответила хозяйка и прошла в комнату.
Я двинулась за ней. Женщина явно не страдала накопительством и вещизмом. В комнате было два спальных места – матрасы с подушками и одеялами, брошенные прямо на пол. На этом обстановка заканчивалась. На одном матрасе сладко спал мужик, по виду – типичный бомж. Тетя Маша плюхнулась на второй матрас.
– А мы не разбудим гражданина? – спросила я.
– Нет, его из пушки не добудишься.
Я подошла к окну.
– Можно я окошко открою? – спросила я и, не дожидаясь ответа, дернула за ручку. Несколько секунд я жадно дышала в приоткрытую створку, потом повернулась к хозяйке: – Я хочу поговорить об Алабаме. Ну, о девушке, которая снимала квартиру напротив вас и которая покончила с собой.
– Ее убили, – так же спокойно отозвалась тетя Маша.
Я подскочила на месте:
– Откуда вам это известно?
– Я так думаю.
– Вы видели, как это произошло?
Она покачала головой:
– Нет. Просто Алла ни за что не оставила бы своего ребенка.
– Алла?
– Ее заставили взять этот идиотский псевдоним. Потому что одна Алла на нашей эстраде уже есть. И больше не надо.
Наш разговор напоминал игру в пинг-понг. Я задавала вопрос, а тетя Маша отвечала. И достаточно резво для того состояния, в котором сейчас находилась. У меня мелькнула мысль, что когда-то эта женщина была рассудительным, приличным человеком. Может быть, даже не так давно.
– Значит, у Аллы был ребенок?
Тетя Маша кивнула:
– Сын.
– Сколько же ей было лет? На фотографиях она очень молодо выглядит.
– Она рано родила, в шестнадцать. А умерла в двадцать. Вот и считай.
– А сын остался в Магнитогорске?
Женщина опять кивнула:
– Да, с матерью Аллы.
Что-то меня тут настораживает. Амбициозная провинциалка и опустившаяся алкоголичка – совсем неподходящая компания.
– Вы часто общались с Аллой? – спросила я.
– Нет. Разговаривали пару раз.
– Отчего же вы уверены, что ее убили?
Тетя Маша помолчала, потом сказала:
– Я знаю таких людей. Алла была цельной личностью. Поэтому родила, а не сделала аборт. Она хотела выбиться в люди. Мечтала забрать сына к себе. Она очень по нему скучала. Она никогда не принимала наркотики. И никогда бы не покончила с собой. Она очень любила жизнь.
После этой тирады я опять подумала, что алкоголичка недавно вела совсем другое существование. Возможно, у нее было высшее образование, работа, уважение коллег. Куда все это ушло?
– А с вами-то что случилось? – вырвалось у меня.
Женщина опустила голову и ничего не ответила. И пока я лихорадочно соображала, как же теперь сгладить неловкость, она тихо произнесла:
– Моя жизнь закончилась.
– Не понимаю, как это – «закончилась»! – воскликнула я. – Ведь вы живете!
– Я не живу. Я делаю все, чтобы сдохнуть.
– Но почему?!
Хозяйка поднялась с матраса и сказала:
– Пойдем.
Ну вот, я перегнула палку, и меня выпроваживают. Я понуро поплелась следом. Однако тетя Маша направилась не к выходу, а повернула в другую сторону. Я увидела, что в туалете и в ванной двери тоже отсутствуют, сняты вместе с коробками. Единственная дверь, сохранившаяся в квартире, вела во вторую комнату. Женщина остановилась перед ней, вытащила из кармана ключ, открыла замок.
– Заходи.
Я словно попала в другой мир, в нормальную московскую квартиру. Это была детская. Если точнее, комната двух подростков. Двухъярусная кровать, два стола, шведская стенка. На столе стоит компьютер, разложены тетради и учебники. Создавалось впечатление, что дети вышли погулять, а через час вернутся домой и засядут за уроки.
– У вас есть дети?! – изумилась я.
– Были, – отозвалась тетя Маша. – Они погибли пять лет назад. Пять лет, один месяц и четырнадцать дней.
Она взяла со стола фотографию: двое мальчишек улыбаются в объектив. Одному лет двенадцать, второму не больше семи. У младшего нет переднего зуба, и поэтому он смахивает на чертенка.
– Мой муж управлял автомобилем. Пошел на обгон. Лобовое столкновение. Дети умерли на месте.
Женщина говорила ровным, размеренным тоном. Казалось, для нее это привычное дело – показывать комнату мертвых сыновей. Она как будто экскурсию проводила.
– А муж тоже умер?
– Лучше бы он умер. Сейчас сидит в тюрьме, через год выйдет на свободу. Он не был их родным отцом, – добавила она, как будто это что-то объясняло.
Тетя Маша в упор смотрела на меня и молчала. До меня неожиданно дошло: она ждет, что я буду ее жалеть. Жалеть и оправдывать ее нынешний образ жизни. У русских ведь вообще принято жалеть пьяных. Ну а если у человека случилось горе, так только последняя сволочь не даст ему благословение на попойку.
Теперь ясно, почему жильцы подъезда так терпимо относятся к выходкам алкоголички. Еще бы, у женщины такое несчастье! Как-то даже бесчеловечно лезть к ней с претензиями по поводу зассанного лифта.
Я тоже человек жалостливый. Но проблема в том, что алкоголиков не переношу на дух. В этом смысле я похожа на российские законы: преступление, совершенное в состоянии алкогольного опьянения, расценивается как более тяжкое.
– Вы знаете, – начала я, – Мария... а отчество ваше как?
– Алексеевна, – после небольшой заминки ответила хозяйка.
– Так вот, Мария Алексеевна, безобразие вы творите! Сущее безобразие!
От изумления у тети Маши вытянулось лицо. А меня несло дальше:
– Мало того что привечаете деклассированные элементы со всей округи! Загадили подъезд! В лифт невозможно войти! Но какой пример вы подаете окружающим детям? Они смотрят на вас и делают вывод: ага, значит, в тяжелой жизненной ситуации можно опуститься, потерять человеческий облик. А опускаться нельзя!
У меня мелькнула мысль: и чего я привязалась к человеку? Какое мое собачье дело? Но остановиться я не могла.
– Вы знаете, сколько таких мальчишек, – я кивнула на фотографию, – гниют сейчас по детским домам? Вы хоть представляете, в каких условиях они живут? Что там с ними творят воспитатели и старшие дети? А ведь вы могли бы им помочь – одному ребенку или двум. Оформить над ними опеку или патронат. Дать им шанс! Не сейчас, конечно, а когда вернетесь к нормальной жизни. Вот вы кто по профессии?
– Кондитер.
– Вот видите – кондитер! А развели в квартире антисанитарию! Совести у вас нет, вот что я вам скажу! Пропили вы свою совесть!
Вся эта ситуация меня безумно расстроила. Тетю Машу было жаль до слез, что бы я сейчас ни кричала ей в лицо. У меня в душе вообще все смешалось в одну кучу: и Алабама, и ее сын, который остался сиротой, и тетя Маша, и ее погибшие дети, и детдомовские ребята. Всех было жалко, всем хотелось помочь, и никому помочь я не могла. Из глаз потоком хлынули слезы. Я смотрела на детские рисунки на стенах и рыдала. А тетя Маша рыдала рядом со мной.
Я полезла в сумку за носовыми платками. Платки никак не находились, слезы застилали глаза. В расстроенных чувствах я просто вывалила содержимое сумки на пол. Пачка бумажных платков обнаружилась на самом дне кучи. Безостановочно всхлипывая, я принялась вытирать слезы и сморкаться.
– Эту девушку я видела, – неожиданно заявила тетя Маша.
В руке она держала фотографию, на которой были запечатлены школьные подружки Милена Немудряк и Света Рзаева. Я до сих пор носила ее в сумке.
– Она приходила к Алле в день убийства, – продолжила женщина. – Причем дважды: сначала искала ее вечером, потом ближе к полуночи.
Я боялась спугнуть удачу.
– Вы имеете в виду эту симпатичную стройную девушку? – Я ткнула пальцем в Милену.
– Нет, вот эту, толстую.
