парня. Он встретил мой осуждающий взгляд, сквозь сетку паранджи выражающий ему презрение. Крикнул мне что-то по-арабски. Я продолжала смотреть на него. Он показал на дверь, очевидно говоря, чтобы я проваливала. Я продолжала смотреть на него. Он занервничал, что-то забормотал, гася сигарету и закуривая новую. Потом снова рявкнул, требуя, чтобы я ушла, но все в его голосе и движениях выдавало беспокойство. Я продолжала смотреть на него. Он взял свой телефон и отошел в другой конец помещения, пытаясь сосредоточиться на переписке по электронной почте. Я продолжала смотреть на него. Явно напуганный, он повернулся ко мне спиной. Я вскинула руку, тыча в его сторону указательным пальцем, словно это – орудие обвинения. Он стоял, не зная, что делать. А потом поступил так, как поступают все нахалы, когда им дают отпор. Повернулся и выскочил в заднюю дверь.
Я вышла на улицу. Аатиф, с красными глазами, стоял у магазина и курил.
– Что он вам сказал? – спросила я.
– Он сказал, что я идиот, раз позволил себя ограбить. Из-за меня он остался без товара, и ему плевать, если я на следующей неделе привезу ему полную машину новых изделий. Он также сказал, что в качестве извинения мне придется заплатить ему пять тысяч дирхамов, если я хочу, чтобы он снова начал вести со мной дела.
– Вам не нужно больше иметь с ним никаких дел.
– Но с ним и с его отцом я работаю уже пять лет. Других контактов у меня в Марракеше нет.
– Я уверена, вы сумеете найти кого-то получше – такого партнера, который не ведет себя как избалованный мальчишка.
– Но он был надежный партнер.
– И наверняка торговался за каждый дирхам.
– Ну да, он не самый приятный человек. Но…
– Никаких «но». Поспрашиваете здесь и найдете другого торговца, который с радостью согласится покупать изделия ваших клиентов и будет относиться к вам с уважением. Которого вы, безусловно, заслуживаете.
Аатиф поразмыслил с минуту и показал на небольшой магазинчик на противоположной стороне переулка:
– Вон ювелирная лавка.
Сменил тему разговора.
Аатифу пришлось пойти к ювелиру вместе со мной, ибо я опасалась снять паранджу и вызвать к себе нежелательный интерес. Нас встретил дюжий мужчина с грубыми манерами. Аатиф объяснил, что я хочу продать. Ювелир протянул свою мясистую ладонь, и я опустила в нее два кольца. Он взял лупу и подарил моим украшениям, наверно, секунд десять своего внимания. Потом объявил по-арабски цену Аатифу. Тот, наклонившись, прошептал мне на ухо:
– Пять тысяч дирхамов.
Я протянула руку, ладонью вверх. Ювелир вернул кольца. И мы ушли.
Рядом находилась еще одна ювелирная лавка. Ее хозяин – мужчина лет шестидесяти, в лоснящемся коричневом костюме, с такими же коричневыми зубами – оказался более вежливым. Но и он принял меня за дурочку. Когда Аатиф шепнул мне на ухо предложенную сумму – десять тысяч дирхамов (полагаю, он уведомил ювелира, что я все же немного слышу) – и я покачала головой, хозяин лавки тотчас же повысил цену до пятнадцати тысяч. Я снова покачала головой, и он сказал:
– Двадцать тысяч. Окончательная цена.
Как и в первый раз, я протянула руку за своими украшениями. Надев кольца, я кивком попрощалась, и мы ушли.
Мною стало овладевать отчаяние. Я опасалась, что мне придется отдать свои украшения за бесценок, но потом мой взгляд упал на магазинчик более высокого класса в углу переулка, где мы теперь стояли. Над входом висела вывеска:
– Полагаю, судя по фотографии, вы говорите по-английски, – произнесла я.
– Говорю,
Он жестом предложил мне сесть. Аатиф, стоя в углу, нервничал оттого, что я открыла лицо. Я повернулась к нему и сказала, что он, если хочет, может выйти на улицу покурить. Аатиф с радостью согласился и, поклонившись ювелиру, вышел. Как только дверь за ним закрылась, ювелир вручил мне свою визитку:
– И вы некогда работали в Нью-Йорке? – уточнила я.