Последующие тридцать лет Кристина была Эндрю Уайету музой и вдохновением. Оба, похоже, научились принимать противоречия друг в друге. Оба смирялись с суровостью быта, но стремились к красоте, оба интересовались другими людьми, но оставались патологически закрытыми. Оба были болезненно независимыми, но при этом полагались на заботу других в простейших вещах: Уайет – на свою супругу Бетси, Кристина – на Алвэро.
“В моих воспоминаниях, возможно, больше настоящего, чем в самом событии, – говорил Уайет. – Я все думал о том дне, когда напишу Кристину в ее розовом платье, что как потускневший панцирь омара, какой можно найти на пляже, – раскрошенным. Я все обустраивал ее у себя в голове – живое существо на холме, где трава действительно растет. Однажды Кристину под этой травой похоронят. Вскоре ее фигура уже взаправду ползла по холму у меня на картине, туда, к сухому ящику дома на вершине. Я ощущал одиночество этой фигуры – возможно, такое же, какое было в детстве у меня самого. То был и мой опыт в той же мере, что и ее…
В “Мире Кристины” я работал над тем холмом пару месяцев, над травой, выстраивал фон так, чтобы он двигался на вас, эта волна земли, словно целая планета… Когда пришло время поместить фигуру Кристины на эту планету, которую я создавал для нее неделю за неделей, я наложил розовый оттенок на ее плечо – и меня чуть не снесло через всю комнату”.
Став музой художнику – сыграв бездеятельную вроде бы роль, – Кристина наконец достигла самостоятельности и цели, чего алкала всю свою жизнь. Инстинктивно, думаю я, Уайет сумел добраться до Кристининой самости. На полотне она парадоксально и неповторима, и показательна, полна жизни и уязвима. Она одинока, но окружена призраками прошлого. Как и дом, как сам пейзаж, она выживает. Как воплощение силы американского характера, она пышет силой, трепещет, бессмертна.
По многим причинам это самая трудная книга из всех, что я до сих пор написала. Кристина Олсон была живым человеком, как были – и остаются – многие другие в этом романе, и я посвятила колоссальные усилия исследованиям ее жизни, семьи и отношений с Эндрю Уайетом. Но в некий момент пришлось оставить исследования и позволить персонажам двигать сказ. Как ни крути, “Картина мира” – художественное произведение. На этих страницах не следует искать биографические факты, связанные с персонажами книги. Надеюсь, читатели, увлекшись моей историей, захотят изучить подлинные изложения, которые я упоминаю в своих благодарностях. Но самое главное – надеюсь, что отдала этой истории должное.
Благодарности
Я родилась в Кембридже, Англия, и детство провела с родителями и младшей сестрой в маленькой деревне под названием Суоффэм-Балбек, в доме, выстроенном в XIII веке. Если встать в гостиной и глянуть вверх, видно округлые очертания того, что когда-то было дырой в крыше над тем местом, где первые обитатели этого дома жгли костер. В доме не было ни холодильника, ни центрального отопления; мы пользовались ледником и маленьким газовым обогревателем, которому надо было скармливать монетки. Через несколько лет мы переехали в Теннесси и жили там на заброшенной ферме, в неотапливаемом доме, куда лишь недавно провели электричество. В конце концов мы перебрались в Мэн, в нормальный дом со всеми основными удобствами. Но выходные, каникулы и лета мы проводили в лагере, который мой отец разбил на крошечном островке в озере, с уличным водяным насосом и керосиновыми лампами, со свечным освещением, с костром для обогрева и отхожим местом. Зимой мы ходили на снегоступах по замерзшему озеру, скалывали лед с входной двери, чтобы проникнуть внутрь. Мы с сестрами, в пальто, сбивались в кучу поближе к очагу, пока костер, сложенный родителями, не разгорался так, чтобы мы могли согреться.
Поэтому желаю поблагодарить моего отца Уильяма Бейкера и мою покойную мать Кристину Бейкер, научивших четырех своих дочерей, что жизнь среди стихий способна развить чуткость не только к миру вокруг, но и к миру внутри. Не сомневаюсь, что мое необычное детство сделало меня как писателя. И в двух моих последних романах – в “Сиротском поезде” и вот в этом – я, создавая персонажей, живущих просто, без современных удобств, которые большинство из нас воспринимает как должное, во многом опиралась на тот свой ранний жизненный опыт.
Однажды солнечным июльским вечером 2013 года я отправилась на экскурсию в дом Кристины Олсон в Кушинге, Мэн, и экскурсоводом у меня оказалась молодая женщина по имени Эрика Дэйли. Эрика заметила, что я конспектирую, и спросила, не статью ли я пишу; я призналась, что подумываю сочинить роман. Когда я уже выходила из дома Олсонов, другая сотрудница, Рэйни Дэвис, отвела меня в сторонку и сунула мне свою визитную карточку, наказав обращаться, если возникнут еще вопросы. Так я и сделала – и мы с Рэйни подружились. Встречались в Рокленде, Мэн, и даже в Сарасоте, Флорида, где у нее дом, а я читала лекцию. Через несколько месяцев еще одна сотрудница, Нэнси Джоунз, прислала мне электронное письмо с предложением познакомить меня кое с кем из близких Кристины. Через нее я встретилась с племянником Эндрю Уайета Дэвидом Рокуэллом, чье знание об Уайетах и доме Олсонов оказалось энциклопедическим, с Джин Олсон Брукс, племянницей Кристины, которая поделилась со мной воспоминаниями детства, как навещала Кристину в 1930–1940-х годах, и с доктором Роналдом Дж. Эндерсоном, профессором Гарвардской медицинской школы, который в медицинском журнале “Фарос” убедительно доказывает, что у Кристины было наследственное двигательно-сенсорное невропатическое расстройство под названием “болезнь Шарко – Мари – Тута”. Мы с Нэнси посетили его лекцию “Эндрю Уайет и «Мир Кристины»: признаки тайного недуга Кристины” на конференции Национального общества клинической ревматологии в 2015 году, которая состоялась в Мэне.
Работая над романом, я прочитала все, до чего смогла дотянуться, об Уайетах и Олсонах. Две биографии стали мне фундаментом: “Кристина Олсон: ее мир за пределами полотна” (
