До мозолей пилили мы цепь, и вот она распалась, сволочь. Витька, роняя горшки с цветами, полез в окно — в дверь слишком долго. И я за ним. Вслед что-то кричала Стеша. Ветер свободы кружил нам голову…
Скрип-скрип
Надвигался вечер, а вместе с ним и тревога. Мы с Витькой который уж час сидим у переезда под портретами вождей.
— Ты со мной, Владьк? Не уйдешь?
— Ясное дело…
Не оставишь же Витьку одного в такие минуты: одного-то его Катерина совсем насмерть убьет.
— Пошли? — спросил братец с надеждой.
— Пошли, — сказал я очень твердо, а ноги сделали шажок совсем ма-аленький.
Но как медленно ни шагай, к Витькиному дому все равно притащишься. Странное дело, но знакомые звуки и запахи немного успокоили, а надежные плечи Стеши-подселенки чуток взбодрили.
— Пришла-явилась, — сказала Стеша с улыбкой, и мы поняли, что на этот вечер Витька спасен.
И голос Катерины непривычно ласков, движенья кошачьи.
— Проходи, Сереж, проходи…
Скрип-скрип, стук-стук, вошел — нет, не вошел — вхромал, вкостылял в комнату Серега-моряк. Тот, с переезда, что торгует вместе с Васей-танкистом махрой и ездит на старом велосипеде, приловчившись крутить только одну педаль. В другую педаль мертво упирается его перебитая нога — живая, а как деревяшка. Руль Серега держит левой рукой, от правой — только рукав тельника, засунутый за офицерский ремень.
— Привет, салаги! — мигнул мне Серега, широко расставляя ноги — для устойчивости.
Смотреть на Серегу было бы приятно: шея у него крепкая, грудь широкая, плечи сильные. Только глаза словно бы заволокло чем-то, хоть видно: не пьяный Серега, ну, может, так, самую малость выпимши.
— Привет, Серега, — сказал я и с удовольствием пожал протянутую мне руку — горяча, надежна рука моряка. Обернулся к Витьке — тот сквозь Серегу смотрел не на Катерину — на ее авоську, из которой торчала селедка.
— Фу, воняет, — сказал Витька, имея в виду то ли селедку, то ли «духовитую» мать. — И голова, как у овцы.
Катерина скользнула живыми глазками по мутноватому зеркалу, вмиг ухватив взглядом и кофточку, и поясок, и модную шестимесячную завивку.
— Как, Владьк? — Она быстро провела широкими ладонями по бедрам, подобрала живот, которого не было, тревожно и быстро посмотрела на Серегу. — Давайте, ребятки, поедим, что ли?
— Давайте. — Серега выудил из кармана бутылку, брякнул на стол.
— А велосипед где? — вспомнил важное Витька. — Стырят.
— У Сереги не стырят, — бесшабашно отозвался моряк, приглаживая волосы и нацеливаясь к столу.
Витька встал на его пути, упрямо наклонил лобастую башку.
— Стырят! Давай, давай, Серега, — напирал он грудью, плечом. Серега отступал, кидал умоляющий взгляд на Катерину. — Ступай, ступай, — бормотал Витька и заорал вдруг: — Сте-еш!
Лицо Катерины стало стареньким, страшненьким. Серега-моряк пятился, неловко отступая, — скрип-скрип, стук-стук.
— Скажу вот отцу, — расхорохорился Витька, — он тебе, он твою морду конопатую!
Да, весь в сизых крапинках был Серега-моряк: порохом лицо опалило.
Губы его дернулись.
— Да мы, Витек, мы с Гришкой, с Григорьем…
— Хороша, — громко сказали где-то близко, за чуткой перегородкой. — Меня корит, а сама? От живого мужа кобеля привела ломаного.
Это Стеша-подселенка, ее мужицкий голос. Красной сделалась Катерина, а ярко напомаженные губы показались мне синими. Странно всхрапнув, она рванулась было за перегородку. Серега цапнул ее единственной рукой за поясок — треснул поясок, но уцелел.
— Пусти, пусти, — чуть потрепыхалась Катерина.
— Не нужно, — тихо сказал моряк, — сейчас не нужно. Мы права не имеем, надо по закону… потом.
— Потом она, Серега, другого приведет, пользуйся пока! — крикнула Стеша и заплакала — видать, от великой злости.
А Катерина завизжала, затопала трофейными лодочками:
— Заткнись, полковая!
