«Лежать!» — приказали доктора.
Я подолгу сидел возле него в маленькой душной комнатенке, и много чего порассказал мне дядька — веселого и грустного, страшного и не очень. Потом прогонял меня домой, и я шагал темной Партизанкой, размышляя о жизни, пока под портретом однажды не углядел знакомую одинокую фигуру.
— Халера? Откуда?
— Оттуда, — узнал меня и вроде бы обрадовался мальчишка. — У Гришки был? Зря ты ходишь — помрет твой Гришка…
Мы посидели рядком.
— Пойдем, — сказал я, — бабушка обрадуется.
— Дед особенно, — засмеялся Халера.
— За часы переживаешь?
— Не брал я твои часы! — по блатной привычке визгливо завопил Халера и тут же съехал голосом: — Ну, если и брал, какая теперь разница… — И, не меняя тона: — Пашка мой помер, говорят… А твоего пса Цыган убил… — Я вскинулся, и Халера равнодушно сказал: — Сам погляди: башка в помойке валяется.
Конура была пустой, чернела дырой, и не выбежал мне навстречу ласковый пес.
— Я ж говорил, — дышал мне в затылок Халера. — Цыган его топором по башке, шкуру содрал, а башка — гляди сам.
Он поднял крышку помойки, я глянул… Что там говорит, стоя надо мной, Халера? Зачем тут Халера…
— Владей, ты что, припадочный? Да ладно тебе, я таких тебе псов приволоку — пальчики оближешь.
— Зачем? Что он им сделал? — только и спросил я.
— Мясо собачье целебное, — присел на корточки Халера, — от чахотки его кушают.
Дома пир горой. За столом — отец, мать, дед, бабушка, Володя, его жена, Надюшка на коленях у матери тянет руки к сковородке. Только дядьки нет возле печки, лежит дядька, мяса собачьего дожидается.
— Где шлялся? — между делом спрашивает мама.
Некогда ей рассуждать: она Тобика жарит. Я уставился на сковородку, полную жирных, шипящих кусков.
— Жрете, туберкулезники?
Мама швырнула ложку. Дед отставил стакан с водкой.
— Черти паршивые! — сказал плаксиво и полез из-за стола.
— Да ведь Гриня, — протянула баба Дуня.
Слезы душили меня, ничего не вижу, кроме окаянной сковородки.
— Жрите, — еле продохнул и попятился, хотя сколько надо было бы сказать им — про фашистов проклятых, которым ничего не жалко, про дядьку — он бы им показал Тобика!
Мама заплакала:
— Я же говорила, говорила! Предупреждала!
Только отец молчал, не совсем, видно, понимая, чем его собирались накормить.
— Убить вас всех мало, — сказал я и выбежал на улицу, где маячил Халера.
— Ну, убедился, дурачок?
Я молча шагал к переезду, Халера еле успевал за мной, бежал вприпрыжку. Только порой бормотал:
— Ну чё ты, в сам деле, очумел, что ли? И куда мы?
Куда — знаю, бегу я к другой своей бабушке, вернее, к баушке, которая живет за переездом в маленьком собственном доме. Поднырнул под шлагбаум. Загрохотало. Полоснуло огнем, мимо промчался скорый. Высокий паровоз «СУМ» со щитками по бокам, высвистывая пар, обдал меня ветром, Халера еле успел схватить меня за руку.
— Сдурел? — заорал испуганно. — Под поезд бросается! Из-за пса блохастого!
Уже умчался паровоз, промелькнули желтые окна вагонов. Вот только красные огни, далекие, дрожащие. Я пошел спотыкуче, Халера крепко держал меня за локоть.
Баушка
Темные кусты, белые стволы берез, здоровенный валун у баушкина домика. Шаткое крыльцо. Дергаю за проволоку, и далеко в сенях слышится дребезжание звонка, а следом — мягкие шаги, бряк замка — никогда баушка Анюта не спрашивала, кто пришел, — открывала сразу, чем удивила
