— Покатился, — нехотя ответил Витьке. — Там мосточек был, низенький, он не пригнулся — не успел. Только хлопнуло.
— И чего? — Витька полез к отцу на колени — тот отстранялся, дышал в сторону. — Башка треснула?
— Треснула, — хмыкнул дядька, — так и покатился без головы.
Тобик, ласковый пес, подлез под его руку. Дядька потрепал его — рыжий развалился, задрав лапы. Народ, который выполз во двор послушать Григория, с удовольствием смотрел, как Витька обнимается с блохастым, норовит поставить его на задние лапы.
— Не утомляй животное, — сказал дядька устало.
Животное совсем не утомлялось, ему нравилось всеобщее внимание.
— Сделал бы ему конуру, отец, — сказала бабушка, — что он как бродяга бездомная.
Все согласно закивали: не годится псу без конуры, не военное, чай, время, пора к мирной жизни по-настоящему привыкать.
— Верно, — сказала и Дора Львовна, — все должны жить по-людски.
Тут закивал даже угрюмый Федор. А дед без ворчания пошел в сарай за досками, выбрал не трухлявые. Пока он отмерял, чертил, пилил, я вспоминал, как дядька притащил откуда-то рыжего щенка, как жил он в дедовом сарае, как встречал каждого, как старого друга, весело кидаясь на грудь. Дед работал вдохновенно и молча, только когда стали давать советы — послал советчиков далеко и надолго. Дора Львовна покраснела, дядька покачал головой и слегка прикоснулся Доре к плечу. Катерина прикусила губу.
— Ну, дед, — сказал Витька, — ты прям как с Дикого Запада.
— А ты молчи, шелудивый! — возмутился дед, вколачивая гвоздь. Давно он не занимался этим мирным ремеслом и теперь работал с деревом с удовольствием и даже вроде бы с улыбкой, что приметила глазастая Дора:
— Как все-таки красит человека труд.
На что Витька отозвался:
— Труд — он старит, отдых молодит!
Народ засмеялся. А Дора, притиснув Витьку, даже поцеловала его в макушку — мальчишка отскочил с возмущением.
Скоро дом для Тобика был готов. Хороший получился, ровный, с аккуратной дырой.
— Залезай! — приказал дед, и пес сперва обнюхал свою конуру, пометил ее на виду у всех и потом молчком полез в дыру, повозился там и высунул счастливую морду.
— Сенца бы, — сказала баба Дуня.
Дора принесла матрасик, постелила Тобику.
— Радуется, — удивился мрачный Федор, — собака, а тоже…
— Пусти-ка, подвинься!
Витька на карачках влез в конуру, и скоро из дыры показывались поочередно две морды, у обоих рты до ушей.
— Чашки ему надо, — сказала бабушка, — для еды и питья.
Витька вылез из конуры, добыл в сарае две немецких каски, в одну налил воду. Тобик попил из нее, стесняясь. Всем стало как-то хорошо и захотелось еще чего-то, такого же хорошего.
— В картишки бы, в «петушка», — предложил Федор-художник, — по случаю, так сказать. Как раньше…
Ему не возражали.
— Принеси, — сказал он Витьке. — На столе.
Витька кивнул, притащил засаленные карты, и народ, смущаясь и посмеиваясь, стал рассаживаться на лавке возле стола, доставал деньги. Считать нельзя: дурная примета, к проигрышу. Дед плюнул и ушел в сарай. Федор ловко сдавал карты. Мама принесла бумагу — писать взятки и кресты, баба Дуня надела очки, стала строгой и даже сердитой. Рая-мордовка уже пошумливала:
— Два шестерка, три семерка!
Катерина играла сурово, карты бросала шумно. Дора Львовна сидела в сторонке, дядька с улыбкой разъяснял ей нехитрые правила: взятки брать, других «сажать», с козырного туза ходить обязательно. Мама, входя в азарт, уже спорила с бабушкой:
— Козырять надо! Не на себя играть! В картишки нет братишки!
— «Петушка», «петушка» Аннушке! — смеялся дядька, поглядывая на красивую Дору Львовну.
— Вишь, — разговаривал дед с кобелем, — сейчас они подерутся. Бабку нашу побьют — она у нас карточный шулер.
Паровозы, сотрясая сараи, громыхали над нами. Вечерело. Спала в качалке моя сестренка. Мама принесла лампу. Всунулась во двор Макуриха:
— Картишки? Примете?
— «Петушок»? — заглянул Серега-моряк. — Мне можно? — Дядька покосился на его пустой рукав, но Серега уже втискивался напористо между ним и Дорой, бормоча: — Ничего, я приладистый.
— Знаю, как ты приладился, — проворчал Григорий.
