— На днях или раньше.
— Точнее не скажешь. Домой?
— Домой, — замялся Василий, который стеснялся своего растущего пристрастия к выпивке.
— Пойдем — провожу.
— А тебе разве не в институт?
— Каникулы, — коротко бросил Димка. Но потом пояснил:
— У нас, понимаешь ли, двух преподавателей взяли: врагами народа оказались. На прошлой неделе на партсобрании их вычистили из партии, а вчера взяли в ГПУ.
— И что они преподавали? — спросил Василий, смирившись с тем, что выпить сегодня не удастся.
— Один — истпарт, другой — истмат. А у нас как раз сегодня политдень. Вот и гуляем.
— Наверстаете.
— Само собой.
Возле продмага Василий замедлил шаг, произнес с надеждой:
— Может зайдем? Отметим встречу: давно не виделись.
— Что ж, давай зайдем. Только я боюсь, Маня нас не попрет?
— Да нет, не попрет, — успокоил Василий, хотя и знал, что Мария будет недовольна. И, чтобы окончательно развеять сомнения друга, добавил: — Она уже какой раз спрашивала, как там Димка. А я ей одно то же: нормально, мол, живет, хлеб жует.
— Так оно и есть на самом деле, — согласился Димка. И спросил: — Как Таисия, заходит?
— Иногда. А вы что, поссорились?
— Да ни то чтобы поссорились, а, как бы тебе сказать: разошлись на идейных основаниях…
— Это как то есть? — Василий даже остановился от неожиданности.
— Да так: прознала она, что я сидел, вот и… Говорит, почему скрыл с самого начала? А я разве скрывал? Я ничего не скрывал. Я просто не говорил об этом. Зачем? Не станешь же каждому встречному-поперечному сообщать, что сидел и что с тебя эту судимость сняли… Правда, условно. Но сняли же! — возмущенно воскликнул Димка. И пояснил: — Потом бы сказал. Для такого признания нужна особая причина, нужны веские основания. Да.
— А теперь?
— Что теперь?
— Основания…
— Все шло к этому, и все уже в прошлом.
Василий поискал слова, чтобы утешить друга, но на ум приходили слова весьма неубедительные. К тому же Димкино разочарование перекликалось с его собственным, а он и для своего не может найти нужных слов.
Еще издали Василий заметил, что в угловом окошке на втором этаже не горит свет.
— Свет не горит, — в растерянности произнес он и остановился. Но тут же сорвался с места и кинулся к дому, взлетел на второй этаж, пробежал по коридору к своей комнатенке и возле самых дверей столкнулся с теткой Авдотьей.
— Отправила я твою Маню в роддом, — ворчливо произнесла тетка Авдотья. — Как сердце чуяло: помыла кабинет директора — и домой. А Маня уж собралась, стоит в коридоре, за стенку рукой держится. Я сразу смекнула: началось. Кликнула соседского Мишку, послала за «скорой». Только уложила ее — вот те и «скорая». Увезли. Может, уж и родила: дело-то не шибко хитрое.
— В какую больницу? — выдохнул Василий.
— Да в нашу же…
— А-а… — И Василий, крутнувшись на месте, кинулся к выходу, чуть не сшибив кого-то с ног на темной лестнице.
Димка Ерофеев молча последовал за ним, прижимая к груди пакет с водкой и закусками.
В роддоме сказали, что Мария еще не родила и пусть муж зря не ждет, под окнами не топчется, а приходит завтра в любое время. Все равно свидания не будет, а часом раньше узнает или часом позже, мир не перевернется.
— Пойдем, — сказал Димка и потянул Василия за рукав. — Завтра перед работой заскочим.
Василий молча подчинился другу. Торопиться на сей раз было некуда. В душе его установилось гнетущее безразличие ко всему на свете. Подумалось даже: «Хорошо бы, если бы Мария умерла. И ребенок тоже». Почему это было бы хорошо, почему ему так подумалось, тоже не имело никакого значения. Мало ли что думалось ему в прошлом. А лучше, когда не думается вообще.
Вечер Василий и Димка провели за бутылкой. Говорили мало. Да и о чем было говорить? Все давно переговорено.
Димка не одобрял отстраненности Василия от мира, его безразличия, но хорошо понимал своего друга, потому что сам когда-то прошел через это, знал, что словами тут не поможешь и уговорами ничего не изменишь, что Василию надо переболеть, от чего-то, некогда желанного, отвыкнуть, к чему-то,
