нежеланному, привыкнуть. Все проходят через одно и то же.
Вот и сам Димка привык к тому, что на нем несмываемое клеймо судимости, что приходится еженедельно, преодолевая себя, писать отчет обо всем, что видел и слышал на заводе и в институте и нести эту бумагу, называемую политдонесением, в первый отдел. Правда, вносит он в свои политдонесения далеко не все: иногда человек ляпнет что-то, не подумавши, а человек-то в основном хороший — Димка-то уж точно знает, а вставь его ляп в донесение — и нет человека. Если бы Димка не прошел через тюрьмы и лагерь, через следствие и Соньку Золотую Ножку, он, скорее всего, писал бы все подряд. А после такой школы сто раз подумаешь, прежде чем вписывать человека в бумагу: потом не отскоблишь ни человека, ни самого себя.
— Ты на кого рассчитываешь — на парня или на девку? — спрашивает Димка в темноте. Он лежит на раскладушке, закинув руки за голову и смотрит в потолок. Ему кажется, что если бы Тайка не повела себя так принципиально, он бы женился на ней и ждал бы, конечно, сына.
— Мне как-то все равно, — отвечает из темноты Василий. И добавляет: — Маня хочет, чтобы у нас были и сын и дочка.
— Это хорошо, — мечтательно соглашается Димка. И добавляет: — Я бы сына назвал Владимиром… В честь Ленина. Да и само имя мне нравится: владетель мира. Это тебе не фунт изюму.
— Х-хы, владетель мира! — усмехается Василий. — Если бы от имени зависело, владеть или не владеть, таких бы имен напридумывали… А моя вот решила, что если будет сын, назвать его Виктором. Лично мне не нравится.
— Почему?
— Буржуйское имя.
— Ерунда! Имен не бывает ни буржуйских, ни пролетарских. Я имею в виду старые имена, — поправился Димка. — Конечно, буржуй своего сына не назовет Владленом или Кимом. Или Смебуром. У нас один папаша назвал — от смерть буржуям произвел. Смешно. А Виктор — совсем не плохо: Победитель по-гречески. Глядишь, маршалом будет. Зря ты на это имя окрысился.
— Да я не окрысился, а так как-то… Не привык. А иногда кажется, что я его из-за этого имени меньше любить буду.
— Ну, это ты, скажу тебе, совсем уж в ерунду полез. Любить меньше — скажешь ведь такое… Сын ведь! Сы-ын! Понимать и чувствовать надо! Чудак, право слово…
И долго слышалось, как Димка вздыхает и ворочается на своем неудобном и коротком для его длинного тела ложе.
На другой день встали рано. Быстро позавтракали, по пути на работу заскочили в роддом. Справочная еще была закрыта, но они — особенно Димка расстарался — пристали к какой-то тетке в белом халате, проходившей через холл, и упросили узнать, что там и как Мануйлова Мария.
Через несколько минут вышла совсем еще девчушка в таком же белом халате и в белой же шапочке, из-под которой выбилась густая рыжеватая прядь. Девчушка недовольно оглядела парней усталыми прозрачными глазами, сурово свела к переносице тонкие брови:
— Это вы Мануйловой Марией интересуетесь? — И, получив утвердительные кивки, накинулась на парней: — Вы что, товарищи, совсем, что ли? Саму завотделением акушерства, товарища Сметанину, заставили ходить и узнавать. Совести у вас, товарищи, нету и сознательности. А небось, комсомольцы. Товарищ Сметанина всю ночь глаз не сомкнула, у нее два кесарева сечения за ночь было, пять разрывов промежности, а вам, видать, делать нечего…
— Да мы ж откуда знали, что это завотделением? — оправдывался Василий заискивающе. — Если б знали…
— Ты вот что, товарищ, — выступил вперед Димка Ерофеев. — Ты нас не совести. Это ты привыкла ко всему, а мы первый раз через это проходим, мы, может, на работе план не выполним по причине волнения и переживания. Или промфинплан, по-твоему, ничего не значит? Так что давай выкладывай, с чем пришла.
— И нечего мне грубить, — устало сказала девчушка, тоже, видать, глаз не сомкнувшая за ночь. — Я бы и так вам сказала… Мануйлова Мария сейчас в родилке. Начались схватки. Должна скоро родить. Все идет нормально. Пока без осложнений. Это все.
— Ну, спасибо тебе, товарищ, — поблагодарил Димка девчушку. — Звать-то тебя как?
— Это к делу не относится, — отрезала девчушка, нахмурила чистый лобик, повернулась и пошла по коридору, тоненькая, как тростиночка, и очень важная.
Димка проводил ее тоскующими глазами.
— Ты, Вась, вот что: ты оставайся, подожди результатов. Все равно сегодня шестое ноября, день предпраздничный, сам знаешь, какой. Да и заявление у тебя написано. А я после работы к тебе заскачу… Коляски-то у тебя нету? Или как?
— Я в комиссионке на очереди стою. Обещали на днях прислать открытку.
— А остальное приданное?
— Да Маня вроде бы все приготовила.
— А детскую кроватку?
— Это я сделаю сам. Заготовки у меня уже есть. Подогнать, зашкурить и лаком покрыть — вот и вся работа. За праздники успею. Матрас осталось купить. Ну, это с получки.
— Ну, ладно. Оставайся, а я побежал. Мастеру твоему скажу… Да, — остановился Димка, — если с деньгами нужда появится, скажи: у меня есть кое-что.
