— Люшков… Это тот Люшков, который работал по делу об убийстве Кирова? — спросил Сталин.
— Так точно, товарищ Сталин.
— Помню… Очень старался… Что ж, я не возражаю против кандидатуры Люшкова… Пусть будет Люшков, — раздумчиво говорил Сталин, прохаживаясь вдоль стола для заседаний и искоса поглядывая на сидящих.
Казалось, что он советуется сам с собой: Люшкова или не Люшкова? Посоветовался, решил: Люшкова. Остановился напротив Ежова, несколько секунд смотрел ему в глаза, кивнул головой, произнес:
— Садысь. Чего вскочил? — Подождал, и опять, будто советуясь сам с собой: — Что ж, Люшкова посылать надо. Но лишь тогда, когда он вместе со следователем Шейниным закончит дело по «Объединенному троцкистско-зиновьевскому центру». Доведет его до суда. А судить их должен Ульрих. Прокурор — Вышинский. Чтобы ни у кого не возникло подозрения, что Зиновьева и Каменева преследуют исключительно по причине их национальности. А то за границей думают, что мы тут преследуем евреев. И Троцкий об этом же пишет во всех газетах.
Сталин прошел вдоль стола, вернулся, уперся взглядом теперь уже в Ягоду.
— У меня вопрос к наркому внутренних дел… — Помолчал, провел чубуком трубки по усам. — Скажи, Генрих, ты уже не хочешь быть наркомом внутренних дел? Или не можешь им быть?
Теперь вскочил Ягода.
— Я прикладываю все свои силы, товарищ Сталин, для выполнения решений съезда партии и ваших личных указаний…
— Может быть, Генрих, у тебя осталось мало сил? Или ты стал жалостливым к врагам советской власти?
— Я не понимаю, товарищ Сталин…
— Вот видишь, Генрих, ты даже товарища Сталина перестал понимать так, как понимал раньше. Может быть, ты позабыл основной закон революционной борьбы?
Генрих Григорьевич молча смотрел на Сталина, медленно поворачивая голову вслед его невысокой фигуре.
— Вот видишь, Генрих, ты даже позабыл основной закон революционной борьбы. А что гласит этот закон? Этот закон гласит: никакой пощады врагам революции. А ты все возишься с врагами революции Зиновьевым и Каменевым. Или они обещали тебе более высокий пост после свержения советской власти и устранения товарища Сталина?
Лицо у Генриха Григорьевича помертвело, на лбу выступил пот.
— Идет следствие, товарищ Сталин, — произнес он сиплым голосом. Тихо кашлянул в кулак. — Выявляются новые обстоятельства, новые соучастники…
— Какие такие обстоятельства? — Сталин снова остановился напротив Ягоды, смотрел не мигая.
— Выяснена еще одна подпольная типография. На этот раз в Ленинграде. Нащупываются связи с Киевом и Дальним Востоком. Есть подозрение о существовании связи с командованием Красной армии. Все это надо проверять, разрабатывать, подводить доказательную базу…
— Наши враги не станут подводить под нас доказательную базу, — перебил Ягоду Сталин. — Случись им свергнуть советскую власть, они подведут нас под виселицу. И тебя, Генрих, тоже. Не надейся на снисхождение.
— Я и не надеюсь, товарищ Сталин… — глухо проговорил Генрих Григорьевич, глядя в лицо Сталину глазами, исполненными глубокого страдания. Но вдруг вскинул голову, воскликнул звенящим голосом: — Никто не может сказать, что я когда-нибудь, — хоть одним словом! — дал основание сомневаться в моей преданности партии и лично товарищу Сталину!
— Не надо кричать, товарищ Ягода, — тихо произнес Сталин. Сделал несколько шагов к дальнему концу стола, повернулся, повел перед собой рукой с зажатой в ней трубкой, будто прислушиваясь к наступившей тишине. — Товарищ Сталин не глухой. Товарищ Сталин не сомневается в твоей преданности. Но одной преданности мало. Нужны действия. Нужны решительные действия, товарищ Ягода. И сразу на всех направлениях, а не только на одном или двух, где допускается преступная халатность в подборе и расстановке кадров… Надеюсь, что вы оба это понимаете…
Ежов вскочил, вытянулся рядом с Ягодой.
— Так точно, товарищ Сталин, понимаем, — почти в один голос произнесли оба.
— Это хорошо, что вы понимаете товарища Сталина. Нужны действия, а не только понимание.
— Разрешите, товарищ Сталин, — снова выступил Ягода. — У меня есть предложение… у нас есть предложение, — поправился он, — товарища Вейнштока перевести с кадров на другой отдел. Товарищ Вейншток слишком долго руководит кадрами, он потерял чутье. Мы предлагаем его на тюрьмы.
— А кого на кадры? — спросил Сталин.
— На кадры есть предложение поставить… — Генрих Григорьевич замялся и глянул на Ежова.
Николай Иванович думал не долго:
— Я предлагаю Литвина, товарищ Сталин. У него есть опыт…
— Кандидатуру Литвина мы обсудим потом, — перебил Ежова Сталин. — Как и по поводу перемещения Вейнштока. Все это не главное. Я никак не
