Мужчина лет сорока и женщина лет тридцати с небольшим шли не спеша по Большому Харитоньевскому со стороны Садовой, старательно обходя лужи, оставшиеся после недавних дождей. Мужчина был в поношенном черном плаще и в черной же шляпе, черная бабочка косо выглядывала из-под концов воротника белой рубашки. Мужчина слегка сутулился, смотрел себе под ноги, на его худощавом болезненном лице застыла какая-то неразрешимая мука, избороздившая лоб глубокими морщинами, в глазах таился страх перед окружающим его миром.
Женщина рядом с мужчиной выглядела весенним цветком: легкий плащ темно-зеленого цвета, зеленая же, но более яркая, беретка, одетая чуть набекрень, и голубой шелковый шарф, обернутый вокруг шеи, одним концом спадающий на грудь, другим на спину, зеленая вуаль и ярко накрашенные губы на милом и очень даже неглупом лице.
Не исключено, что мужчина долго болел, поэтому чувствовал себя не слишком уверенно, он, может, впервые вышел на свежий воздух, волочил ноги, смотрел на мир отчужденными глазами, не веря ни яркому солнцу, ни листьям на деревьях, омытых недавнем дождем, ни веселому чириканью воробьев и возбужденной суматохе ворон и галок. Женщина бережно поддерживала мужчину под локоть, всем своим беззаботным и цветущим видом стараясь внушить ему, что солнце существует в действительности, пора похолодания и непогоды миновала, что теперь все будет хорошо, что надо жить и находить в этом удовольствие и радость, — но внушала не только своим цветущим видом, но и словами: она ни на секунду не закрывала рта, рассказывая что-то своим милым журчащим говорком, однако мужчина, похоже, слушал ее не слишком внимательно, думая о чем-то своем.
Они пересекли сквер у Чистых прудов, подошли к скамейке и сели — лицом к пруду, спиной к старым домам с облупившейся штукатуркой, к металлической ограде и трамвайной линии. Мужчина принялся озираться по сторонам, точно не узнавал знакомых мест, затем снял шляпу и, положив ее на колени, пригладил ладонью редкие русые волосы с уже заметной сединой на висках, потрогал бородавку на подбородке, расположившуюся под нижней губой как раз посредине — бородавка царапалась недобритыми волосинками.
Женщина замолчала и, с тревогой поглядывая на мужчину, пробежала руками по воротнику его плаща, поправила бабочку, свела концы шерстяного шарфа на шее, чтобы не дуло, и нерешительно покрутила в руке снятую шляпу, не зная, то ли снова водрузить ее на голову своего спутника, то ли повременить.
Впрочем, солнце грело почти по-летнему жарко, ветер едва обдавал их теплым дыханием нагретого камня, и даже малые детишки были одеты довольно легко, а некоторые граждане мужского пола — так те вообще отважились ходить без плащей и шляп, иные с расстегнутыми воротниками рубашек, хотя на западе все еще громоздились облака, грозя новой непогодой.
Был обычный рабочий день, скамейки сквера вокруг пруда населяли бабушки с внуками да несколько стариков, читающих свежие газеты. Тишина окутывала сквер пуховым покрывалом, шум большого города сюда почти не доносился. Но затем на противоположной стороне пруда послышались громкие звуки — мужчина вздрогнул, побледнел и с болезненным напряжением стал смотреть в ту сторону. Через минуту показались длинные ряды пионеров в белых рубашках, над которыми плыл красный флаг; визгливые звуки горнов и дробь барабанов наполнили собой все пространство. Пионеры то ли готовились к какому-то празднику, то ли приветствовали солнце, не показывавшееся целую неделю.
Белые колонны прошли в одну сторону, развернулись, пошли назад, звуки горнов и барабанов стихли вдали, снова наступила тишина — мужчина успокоился, бледность сошла с его лица, уступив место болезненному румянцу.
Но длилась тишина недолго. Позади сидящих на скамейке мужчины и женщины, ожесточенно стуча колесами по стыкам рельсов, истерично визжа на повороте и нервно тренькая, показался трамвай. Наверняка это был не первый трамвай, но те прошли как-то незаметно, заглушенные пионерским ликованием. Этот же возник из тишины. И мужчина вдруг оживился, повернулся всем телом и стал вглядываться в приближающиеся желто-красные вагоны, словно ожидая какого-то чуда.
Трамвай поравнялся со скамейкой, стало видно весьма сосредоточенное лицо молоденькой вагоновожатой, оно проплыло мимо и растворилось среди кустов сирени, и сам трамвай миновал скамейку, затем миновал и выход на Бронную через турникет между двумя железными столбиками, сторожившими железную же решетку, мимо какого-то гражданина в сером, ожидающего, опершись о турникет, когда проедет трамвай.
Мужчина с таким напряжением чего-то ждал, вглядываясь в стоящего гражданина и движущийся трамвай, что даже, похоже, и не дышал. И женщина смотрела туда же и тоже чего-то ждала.
Но ничего не произошло, ровным счетом ничего: трамвай поехал дальше, гражданин благополучно пересек трамвайные рельсы, пропал из виду, дребезжание трамвая затихло за поворотом.
Мужчина отвернулся и с облегчением выдохнул воздух, а вслед за ним и женщина. И оба одновременно посмотрели друг на друга. И улыбнулись. И это было впервые со дня болезни мужчины.
— Вот здесь они и сидели, — произнес мужчина таким тоном, похлопав при этом ладонью по толстой доске скамейки, как будто некие лица, о которых он вспомнил, померли или уехали из Москвы.
— Да, — согласилась женщина, но тут же и возразила: — Но у тебя сказано: у Патриарших прудов. А там трамвай не ходит.
— Ну и что? — пожал мужчина плечами. — Какое это имеет значение? Москвичи поймут, а другим все равно.
— Но кто-то приедет в Москву и станет искать… — не сдавалась женщина.
— Все равно, — упрямо повторил мужчина. — Соединить несоединимое — вот что для меня важнее всего. — И после некоторого раздумья: — В конце
