концов, я не виноват, что там нет трамвая, а эти пруды названы Чистыми, а не Патриаршими.
— Да, пожалуй, ты прав, — согласилась женщина, но только потому, что не хотела огорчать мужчину. И тут же встрепенулась: — Но ведь они вернутся? Не правда ли?
— Возможно, — не сразу ответил он. — Но мы с тобой, боюсь, об этом не узнаем.
— Ты думаешь?…
— Да, — коротко отрезал мужчина.
— И все-таки мне кажется, — мягко возразила женщина, — что мы это еще увидим. Теперь вполне становится ясно, что в стране многое меняется к лучшему. В школах решено преподавать историю страны, многие вернулись по амнистии из заключения, елку будто бы собираются разрешить уже в этом году, в армии собираются вернуть офицерские звания, твоему Киршону прищемили хвост, Сталин распушил Демьяна Бедного за его пьесу «Богатыри», за ненависть ко всему русскому…
— Демьян Бедный — это мелочь по сравнению с патологическим русофобством Бухарина, — не согласился мужчина. — И «Дни Турбиных» уже не ставят и, судя по всему, ставить не будут. Да и все остальное тоже. Боюсь, что клеймо яркого выразителя новобуржуазной идеологии, которое выжгли на мне в Малой советской энциклопедии, останется несмываемым до конца моих дней.
Женщина положила свою руку на руку мужчины и слегка погладила ее. Глаза ее подернуло печалью, но она тут же встряхнулась, улыбнулась беспечно и произнесла:
— Что ж, милый, надо пережить и это. Кое-кому пришлось похуже нашего. И я уверена, что все еще образуется. Сталин, как мне кажется, начинает понимать, что с киршонами ему страну не поднять, народ не поднять и прочное будущее России не обеспечить.
— Дай то бог, дай то бог, — пробормотал мужчина. Затем снова оживился: — Признаться, у меня, пока болел, возникла мысль самому написать пьесу о князе Владимире и окружавших его древнерусских богатырях. Ведь все мы родом оттуда, там корни всей нашей истории.
— Ты думаешь, это что-то решит? — спросила женщина, робко заглядывая в глаза мужчине. И продолжила: — Уж если писать пьесу, то о князе Святославе, который разгромил Хазарский каганат, управляемый иудеями. Ты представь себе, какая драма заключена в этом сюжете. Святослав — язычник, его мать, княгиня Ольга — православная, враги их — иудеи, которые так надеялись, что создали на берегах Итиля царство Израиля. При этом опираются на мусульман. Это самый настоящий плавильный котел интересов различных народов, религий, государств и отдельных личностей. Похлеще «Слова о полку Игореве» будет. И самое главное — иудеи всех стараются подмять под себя. Вот и у нас…
— Наше время ничуть не менее трагично судеб героев прошлых эпох, — решительно возразил мужчина. — И вообще дело не в этом. Несмотря на минувшие века и безусловный прогресс, мы продолжаем жить в стране, в которой многое зависит от человека, волею судьбы оказавшегося во главе государства. Сталин не безгрешен. На его поведении сказываются жестокая борьба за власть, затверженные в семинарии евангелические догмы, которые были поспешно заменены — или подменены — догмами Маркса. Вместе с тем, судя по всему, в нем с детства заложена тяга к знаниям и самосовершенствованию — и это помогает ему чувствовать подспудные народные течения, обусловленные историей, традициями, географией и многими другими факторами народного бытия. Может быть, с запозданием, но он улавливает биение пульса народа, русского народа в первую очередь, и старается совместить ритм исторической необходимости с биением народного сердца. То же самое происходило и с князем Святославом, и с его сыном Владимиром, утвердившим православие на русской земле. Ведь и православие на Руси утверждалось кровью. И не малой. А о важности совмещения исторической необходимости с биением народного сердца говорил еще Толстой в «Войне и мире».
Мужчина вынул из кармана платок и отер им вспотевшее лицо. Дышал он неровно, длинная речь утомила его, но в угрюмых глазах вспыхивали огоньки страсти, и женщина снова сжала его руку и погладила ее своими тонкими чуткими пальцами.
— Конечно! — подхватила она обрадованно, боясь, что огоньки страсти в глазах ее спутника потухнут и не загорятся вновь. — Я уверена, что у тебя получится хорошая пьеса. И пусть кое-кто думает, что ты сломался, пошел по пути многих других, кто эксплуатирует историческую тему в эгоистических интересах! Пусть думают! Наплевать! Ты сделаешь эту пьесу такой, чтобы она кое-что показала и самому Сталину…
— Вот этого-то я и боюсь больше всего, — криво усмехнулся мужчина. Затем, помолчав немного, продолжил раздумчиво: — Такие люди, как Сталин, не любят, когда им тычут в нос их же ошибки и недостатки. К тому же, как не прячь свои тайные мысли, а если они у тебя есть, всего не спрячешь. Нужно обладать слишком большой способностью к балансировке, чтобы пройти по лезвию меча и не оступиться. Боюсь, что я такими способностями не наделен. Ведь, что ни говори, а они угадали в «Белой армии» главную суть: на той стороне баррикад тоже люди, и не самые плохие, что они любят Россию, хотя и по-своему, и по-своему видят ее будущее. Правда, их мало интересовала политика, они не слишком задумывались о будущем страны, полагая, что мир неизменен. И ошиблись. И в этом их трагедия. И моя, если быть честным, тоже. Ведь я был вместе с ними, верил в неизменность мира, почти не знал свой народ… то есть не то чтобы не знал, а он был мне не слишком интересен… Или, точнее, за народ я принимал себя и этих людей, думая, что эти люди способны на большие дела, а оказалось, что они способны только на то, чтобы все и всех проклинать и жаловаться на свою судьбу… Мои хулители назвали это новобуржуазной идеологией — пусть будет так. Дело не в названии. Дело в сути. А суть в том, что я хотел примирить враждующих между собой русских людей, хотел, чтобы они поняли друг друга и протянули друг другу руки. У меня не получилось ни того, ни другого. Правда, за прошлое вроде бы перестали преследовать, но в этом моей заслуги нет. А вот у Шолохова кое-что получилось: казачество возрождают, ему возвращают кое-какие традиции, Сталин
