бывало. И не только на пляже.
Воспоминание о Кирове на несколько мгновений вызвало глухую тоску и волну ненависти к людям, которые хотя и не впрямую, но все-таки так или иначе причастны к убийству Мироныча, потому что все в мире взаимосвязано незримыми нитями причин и следствий, а Мироныч был единственным человеком, которому Сталин, в чем он теперь был абсолютно уверен, доверял полностью и безоговорочно. И люди, направившие руку убийцы, не могли этого не знать. Даже если убийцей Николаевым, этим жалким ничтожеством, никто не руководил напрямую, он все равно являлся отрыжкой слепой ненависти, нетерпимости к политике Сталина, который в своем государственном строительстве просто не может не опираться на положительное прошлое Российской империи…
Это надо же до чего додумался этот ничтожный Николаев, записав в своем дневнике, что Сталин предал революцию, что он реставрирует монархию, что настоящие революционеры должны бороться против Сталина и его клики. Тут чувствуется связь с так называемой программой Рютина, а если вникнуть еще глубже, в самую суть, — с оппозиционностью Троцкого, Зиновьева, Каменева, а еще точнее — всего того «тонкого слоя революционеров», которые шли в революцию из ненависти ко всему прошлому России. Ненависть в них не остыла до сих пор. И вряд ли остынет когда-нибудь. Эта ненависть сказывается буквально во всем: в бюрократических проволочках наркоматов при исполнении решений партийных съездов, в местечковых интересах секретарей обкомов, крайкомов и нацреспублик, в высокомерии спецов на заводах, фабриках и стройках, в ворчании рабочих, в апатии крестьян к своему ремеслу, в разгильдяйстве военных, в пьянках комсостава и даже в дуэлях, которые приобретают в армии прямо-таки массовый характер, — некий вид всеобщего психоза, но, в то же время, указывающего на стихийное следование обычаям и традициям минувших эпох. Во всем и везде ощущается глухое брожение и сопротивление политике Политбюро, хотя и с разных позиций. Тут сказывается не только инерция, вызванная гражданской войной, борьбой старого с новым, а затем коллективизацией, а еще неспособность перестраиваться, действовать иными методами. Разве что молодежь полна энтузиазма и веры в будущее. Но и за молодежь надо бороться изо всех сил. И закономерно вытекает из самой сущности событий сам собой напрашивающийся вывод: лишь уничтожив «тонкий слой революционеров», кичащихся своей несгибаемостью, а заодно и старых спецов, чиновников и интеллигентов, носителей имперского консерватизма и шовинизма, можно решительно и бесповоротно направить усилия всех народов в единое русло созидания. Моисей был прав: старое поколение должно быть изжито, потому что лишь с новым можно завоевать обещанную богом землю. И если Моисей мог для смены поколений сорок лет водить по пустыне народ Израиля (интересно, что в пустыне ели-пили семьсот тысяч человек? И уж конечно не манну небесную, которая должна была развратить, тем более молодое поколение, израильтян), то товарищу Сталину эти сорок лет история предоставить не может. Дай бог — лет десять. Да и то вряд ли. Так что дело не только в желании или нежелании Сталина. Дело в насущной необходимости проводить такую политику, которая отвечает изменившимся условиям.
Вот, например, решение о вступлении СССР в Лигу наций, советско-французский и советско-чехословацкий договоры о взаимопомощи — как было не пойти на все это? Да, акты эти не встретили открытого сопротивления ни в партии, ни в обществе, хотя все понимали, что они знаменуют собой фактическое примирение с миром капитала, отказ от курса на мировую революцию, измену идеологическим основам Коминтерна. Не было открытого несогласия и с предложенными изменениями в Конституции СССР, которые должны отменить неравенство граждан по классовому признаку. На ура прошел на втором съезде колхозников-ударников Примерный устав сельскохозяйственной артели, тоже отвечающий далеко не всем догмам марксизма-ленинизма. Однако скрытое противодействие этим шагам все-таки наблюдается, недовольство новым курсом, особенно со стороны старых большевиков, ощущается все сильнее. Недовольство ощущается даже в газетных и журнальных статьях: в полунамеках, в пространных рассуждениях о малозначительных частностях, обильных ссылках на Ленина и Маркса. А как будет воспринято возрождение казачества и возвращение к офицерским званиям? Как будет принято завзятыми революционерами примирение с церковью? Опять промолчат? Или снова загремят выстрелы бывших эсеров, некогда переметнувшихся к большевикам? Количество рано или поздно всегда переходит в качество. Ожидать, когда это случится, могут лишь трусы и недальновидные политики.
А Троцкий именно на это и рассчитывает. Он пишет в своих статьях, что у него в СССР много сторонников, даже в ЦК ВКП(б), что ему известны все секреты Сталина, так тщательно скрываемые от международного коммунистического движения, что он постоянно получает информацию из СССР по всем вопросам партийного, хозяйственного и военного строительства.
Преувеличивает, конечно, но наверняка известно ему многое. Можно было бы с Троцким покончить раз и навсегда хоть завтра, но существование Троцкого и его безудержная ненависть к Сталину сегодня приносят больше пользы, чем вреда. Вот когда будет покончено со всей и всякой оппозиционностью, которую проще всего связать именно с Троцким, только тогда, и ни часом раньше, придет конец и самому Троцкому.
С минуту Сталин бездумно и неподвижно смотрел вдаль, не видя ничего. Только пальцы его беспокойно перебирали края легкого френча, будто отыскивая в нем застрявшую колючку. Потом, очнувшись, он обвел взором горизонт.
Ничего не изменилось: море оставалось таким же сонным, только солнце, еще не погрузившись в воду, наполовину утонуло в дымке, принявшей свинцовый оттенок. На него, на солнце, можно было смотреть, даже не прищуривая глаз.
Когда-то Сталин писал стихи о борьбе добра и зла, но и лирики там хватало. Некоторые он и сейчас помнит наизусть.
Сталин пошарил в своей памяти, извлек оттуда цветистую вязь рифмованных строчек, написанных им еще в семинарии:
