но я отплатила стократ. Вся ваша родня и прислуга брошена в храм Пентаклей, чтобы в мире смертных не осталось и следа заразы.
Императрица продолжала вещать все тем же омерзительным самодовольным тоном, но Чи Хён теперь слышала не ее разглагольстования, а плач своих сестер, которых тащили по этому самому гравию к храму, выстроенному вокруг Врат Отеана. Она представила, как неизменно спокойный, рассудительный отец срывается на крик, умоляя правительницу пощадить дочерей и слуг и возложить всю вину за преступления Чи Хён на него одного. Какая тишина, должно быть, охватила ступени храма, когда последнего из родных и близких принцессы сбросили в Изначальную Тьму, наказывая за то, чего ни они, ни Чи Хён не совершали…
– …А дворец сожжен до камней фундамента, которые затем вырыли и сбросили в море, – донеся голос императрицы, когда ревущая волна образов отхлынула и Чи Хён вернулась в бедственное настоящее. – Лестница, ведущая в гавань, взорвана, так же как и порт. Вся земля покрыта солью, вплоть до самой крохотной садовой террасы, чтобы Хвабун больше никогда не могли принять за часть Непорочных островов, а только за голую скалу в море Призраков, непригодную для жизни. И это все, что я хотела вам сказать.
В наступившей тишине каждый солдат Кобальтового отряда и окружавшей его армии непорочных, должно быть, услышал, как разбилось, словно упавшая чашка, сердце Чи Хён, а вслед за ним и сердце ее второго отца. И тогда Канг Хо закричал, так громко, что Чи Хён даже не уловила звона спущенных тетив. Зато увидела, как летящие стрелы на мгновение затмили солнце, и вскочила на ноги, ни о чем не думая, двигаясь машинально, как год назад, когда она сбежала со скучного фестиваля и от скучного жениха ловить духов на тыквенных полях.
Но не успела она выхватить свой меч, как стрелы достигли цели.
Это была самая жестокая уловка императрицы Рюки – ни один из лучников не метил в Чи Хён, белоперые стрелы вонзились в землю вокруг нее… и в ее отца. Канг Хо успел сделать два шага в сторону дочери, возможно пытаясь заслонить ее, и упал; десятки стрел торчали из его живота, нежных рук и лица. Все произошло так быстро, что кровь не успела пропитать одежду, пока он не забился в конвульсиях на терракотовом гравии. Не обращая внимания на гневные вопли императрицы, Чи Хён подошла к последнему своему родственнику, шурша сапогами в зарослях стрел, и обессиленная Мохнокрылка упала с ее плеча к ногам Канг Хо.
Чи Хён остановилась, растерянно глядя на вздрагивающего демона. Еще совсем недавно, когда они все вместе проходили через Врата, шерсть Мохнокрылки была черной, как обычно, а сейчас маленькая совомышь побледнела, словно череп под солнцем пустыни. И тут Чи Хён поняла, что произошло. Выйдя из оцепенения, она подхватила Мохнокрылку. Уже ничем нельзя было помочь отцу, зато оставался шанс спасти своего демона. Обернувшись к императрице, Чи Хён заметила широкую проплешину в ковре из белых перьев, в том месте, где она миг назад стояла на коленях, – это Мохнокрылка из последних сил защитила ее от стрел, которых было так много, что преданное существо едва не погибло от перенапряжения.
Императрица Рюки раздраженно выкрикивала какие-то приказы, но желание устроить захватывающее представление перечеркнуло ее главный замысел. Мохнокрылка больше не могла защитить Чи Хён, но и у лучников не осталось стрел. Никто не знал, что делать.
Прижимая правой рукой совомышь к своему разбитому сердцу, Чи Хён указала на императрицу двумя уцелевшими пальцами левой и, замерев в этой позе, дождалась, когда Рюки взглянет на нее и увидит безмолвное обещание. И тогда Чи Хён бросилась к ступеням храма так стремительно, что стража пришла в замешательство. Если бы принцесса попыталась атаковать хоть одного из них, другие остановили бы ее. Но Чи Хён мечом отбросила преграждающие дорогу копья и взбежала наверх. Одно из копий ударило в бок, но лишь скользнуло по доспеху, и миг спустя Чи Хён второй раз за свою недолгую жизнь исчезла во Вратах Отеана.
Глава 24
Лучшая точно знала, как поступит, когда наконец-то разыщет своих обесчещенных родственников, но не знала, что будет при этом чувствовать. Как всякий настоящий Рогатый Волк, она без колебаний делала то, что следовало делать, да только это вовсе не означает, что она не испытывала сомнений.
Слабость эта была заложена Падшей Матерью – той, что когда-то отвернулась от своих детей и удалилась на целую вечность в свой Медовый чертог, в страну Джекс-Тот. Если бы добродетельные поступки всем и всегда давались легко, то чем был бы ценен жизненный подвиг праведного цеписта? Нет, верно выбранный путь – тот, по которому идти тяжело, а то и мучительно. Только преодолевая слабости сердца, можно достичь истинной праведности и устоять перед искушениями Обманщика. Радость от таких грехов, как милосердие и прощение, преходяща, но праведник, чей дух избежал этих ловушек, черпает силы в гордости и ненависти, и в конце пути судить его будут не по намерениям, а по поступкам.
Если Неми Горькие Вздохи сказала правду и родичи Лучшей в самом деле помогают колдуну, задумавшему погубить весь мир, то их нужно прикончить. Если Неми солгала, они все равно должны принять смерть – за то, что бросили свой клан и расправились с теми, кто пытался им помешать. Это будет нелегкое дело, и не только потому, что сердце Лучшей все еще любит этих людей, несмотря на все их прегрешения, но и потому, что в них течет ее кровь и, значит, они окажутся серьезными противниками. Боль от сознания того, что она убила своего сына, будет долго мучить ее; возможно, ее собственная жизнь лишится смысла, Лучшая прекрасно понимает это, но она знает и другое: если надеется уговорить Падшую Матерь не отправлять души родичей в Страну Трусливых Мертвецов, то должна войти в Медовый чертог с такой славой, которая впечатлит даже хранительницу Звезды и ее слабых детей. Убийство злодеев, угрожающих всему миру смертных, может принести эту славу Лучшей, и при всех своих недостатках она ощущает в груди благородную гордость, поскольку не позволила никого послать вместо себя. Если кто-то и пронзит холодной сталью неправедное сердце ее демонокровного сына, то это будет она
