этом таинственном острове, или материке, или как на самом деле следует называть Джекс-Тот. Он ведь собирался посидеть с ними и разобраться по- семейному. Небось получилась бы сцена, достойная подмостков провинциального театра. Но ничего такого уже никогда не произойдет.
Если только эти угрюмые дурни не решили снова отыскать Марото и не прошли по его эфирному следу в страну, которая, как он всегда считал, существует только в песнях вроде тех, что он пел племяннику, когда тому было года четыре или пять. Эх, как же ему нравилось, когда все собирались в хижине – Лучшая, ее муж Остроухий, отец и малыш с кошачьими глазами… Конечно, сам Марото в это время витал где-то под стропилами, благодаря ледяным пчелам, на которых излишне налегал, но все же… все же они провели вместе не один прекрасный вечер. Как и все плохие певцы, Марото любил во хмелю проорать балладу-другую, а Мрачный при каждой фальшивой ноте пялился на разгулявшегося дядю большими-пребольшими диковинными гляделками.
Марото лелеял множество разных планов, как помочь племяннику встать на ноги. Замечая, что другие дети сторонятся дикорожденного, он понимал, что мальчику нужен друг, способный поддержать в трудную минуту. Каждому ребенку необходим кто-нибудь, с кем можно поговорить о том, о чем нельзя с родителями или слишком строгим и придирчивым да вдобавок, видят предки, лицемерным и хитрожопым дедом. Неизбывное горе после мнимой гибели Софии, позорный отказ от мести за нее, унизительное возвращение в саванны и многие годы, проведенные на чужбине, не погасили эту яркую горящую мечту стать для племянника примером и товарищем, на которого можно положиться, мечту, дающую Марото что-то почти похожее на цель…
Но потом случилась битва с людьми Шакала, и Марото облажался, как никогда в своей переполненной ошибками жизни. Он так старался быть настоящим Рогатым Волком, что повернулся спиной к собственному раненому отцу и беспомощному, как ему тогда показалось, племяннику. И вот теперь, когда появилась возможность помириться с ними обоими, вернуться в прошлое, память о котором он так старательно подавлял в себе, – что сделал Марото? Да просто снова пропал.
Именно эта мысль заставила Марото сбросить наконец апатию и встать босыми ногами на губчатый мох. Как говорит гребаный папаша, если Рогатый Волк спит после восхода солнца, это не так позорно, как проспать лучшую драку в его жизни.
Нужно соорудить ловушку для рыбы. Возле водопада трое пиратов уже деловито рубили бамбук на копья, но Марото надеялся убедить их, что лучше построить из стволов крепкую плотину.
«Жаль, что вас нет здесь», – мысленно обратился он к Пурне и Чхве, к Мрачному и Дигглби, к Хассану и Дин и даже к старому засранцу-папаше, а затем покачал головой, подумав: если у кого и хватило бы сил и упорства, чтобы выжить в сражении и отправиться на поиски Марото через всю Звезду и даже за ее пределы, то это у его родичей и у друзей. Он бы вообще не удивился, узнав, что они уже направляются сюда. И где бы ни были сейчас эти люди, Марото надеялся, что их день начался так же хорошо, как и его собственный. Во всяком случае, они заслуживали этого больше, чем он.
Глава 7
– Я в самом деле думаю, что это была самая отвратительная ночь за всю историю мира, а утро обещает быть еще хуже, – сказал Дигглби, поднимая тяжелый тюк, слегка припорошенный снегом. В толстых рукавицах ему пришлось изрядно повозиться, чтобы укрепить последнюю сумку поверх груды других припасов, уже навьюченных на Принцессу, низкорослую кутумбанскую лошадку, которой предстояло разделить с поисковым отрядом все тяготы пути. На вторую ночь путешествия он нарек флегматичное животное этим именем со всей торжественностью и скорбью несчастного отца, потерявшего единственного сына. – Неплохо бы нам поскорей отыскать Марото, девочка, иначе мне придется поставить этого щенка на место.
– Хотела бы я на это поглядеть, – проворчала Пурна, посасывая, словно леденец, мерзлый кусок пересоленной горгонзолы.
У нее болели ноги от приседаний – всю ночь простучав зубами в обледеневшей палатке, она пыталась согреться.
Прошла уже неделя с того дня, как они оставили лагерь кобальтовых. Зажаренная на костре куриная ножка всегда казалась ей лучшим средством, чтобы начать день, разогнать кровь, поднять настроение и так далее. В бою с Королевой Демонов плохо обученная лошадь сбросила Пурну с седла, и плечо все еще ныло, словно ее лягнула богуана, зато ноги уже пришли в порядок. Она опасалась, что недавняя смертельная рана может преподнести сюрпризы, но пока ничего такого не происходило, а к собачьему языку и пятну шерсти на бедре она быстро привыкла. Диг все еще грозился о чем-то поговорить с новым капитаном, но Пурна оборвала его:
– Вот когда они вернутся, тогда ты и поделишься с начальством своей мудростью.
– Дерьмо вопрос, я все ему доходчиво объясню. – Облаченный в белое шерстяное трико Диг принял эффектную позу и поправил свою косынку, тоже белую. Эта, как он выражался, «философская шерсть» закрывала его щеки и переносицу, словно нелепые, не на месте расположенные вторые усы. На бледном фоне потревоженной снежной бурей равнины Ведьмолова он смахивал на снежного человека, больного тяжелой формой лицевой чесотки. – Плохо верится, что он родственник Марото. Вот уж не думал, что скажу такое о ком-нибудь, но он зануда почище Чхве!
– Не надо так о друзьях, Диг. Мы оба знаем: если бы Чхве пошла с нами, все было бы как в старые добрые времена. И даже если бы она не разрешала нам разводить костер, к ней было бы так приятно прижаться.
Сыр за щекой Пурны слегка оттаял, теперь его можно было жевать, и она решила бросить гимнастику ради согревающего напитка.
– Я не поверила своему счастью, – продолжала она с полным ртом островатого сыра, – когда генерал сказала, что посылает с нами одного из своих помощников. Эх…
