Весь предыдущий вечер Андрей провел в ступоре. Купил упаковку пива, чипсы и валялся на диване с телевизионным пультом в руке. Мать сказала, что едет проведать приболевшую сестру в Рогачево, и он был рад возможности побыть одному. Можно было позвонить тете Лизе и проверить, действительно ли мама у нее, но Андрей не стал. На него навалилась апатия.
Он подносил ко рту банку, закидывал в рот порцию хрустящих ломтиков и бездумно пялился в экран, двигая челюстями. Телевизионные персонажи мелькали, как карты в колоде. Это мельтешение подменяло собой реальную жизнь. Два часа в день у телевизора — и так незаметно набегает месяц в году. Около пяти лет, допустим, из шестидесяти, отмеренных судьбой. Одна двенадцатая часть сознательной человеческой жизни.
Произведя эти нехитрые расчеты, Андрей ужаснулся. Сколько же времени он проводит фактически во сне? Не только перед телевизором. В магазинах, транспорте, на работе. Сейчас Андрей был в отпуске, но ведь рано или поздно опять придется впрягаться в лямку и вкалывать, чтобы… Чтобы что? Обеспечить себе пару бездумных часов в день? Зачем тогда все? Зачем было рождаться, взрослеть, мучиться? Хорошо, что сейчас есть цель: спасти отца. А потом?
Словно почувствовав его состояние, позвонила Люба. Рассказала, чем занимается Данилка, какая у него смешная щель во рту на месте выпавшего зуба. Потом, без всякого перехода, спросила:
— Ты ведь вернешься, правда? Я поняла, что без тебя не могу. Не могу, понимаешь?
— По-моему, ты прекрасно без меня обходилась в последнее время, — проворчал он.
— Дура была потому что, — легко согласилась Люба. — Но теперь все, такого не повторится, честное слово. Я буду тебе самая лучшая и верная жена.
— Слышал уже.
— Андрей… Андрюша… Возвращайся, а? У меня на сердце неспокойно. Боюсь за тебя. Ты во что-то плохое впутался, да? Уезжай оттуда, пока не поздно. Прошу тебя. Ну пожалуйста, милый…
Родной, до боли знакомый голос заставил Андрея еще раз задуматься о положении, в котором он находился. Сегодня его чуть не убили. Вот так запросто, выстрелом в упор. Зато теперь у Андрея оказался трофейный пистолет, и он даже умеет с ним обращаться. Но достаточно ли этого, чтобы отбиться от врагов, которые наверняка пойдут на все, чтобы замести следы и не дать правде всплыть наружу.
— Андрей? Ты меня слышишь?
Встревоженный голос жены вывел его из задумчивости.
— Слышу, — сказал он. — Я тебе перезвоню.
Он выключил телефон, а потом долго и бесцельно бродил по квартире. Зачем-то заглянул в отцовскую тумбочку, потрогал его бритву, посмотрел, какую книгу он читал перед тем, как…
«Перед тем, как нормальная жизнь для него закончилась, — холодно подсказал внутренний голос. — Перед концом».
Андрей в свои годы дважды побывал за решеткой. Один раз он провел там целых десять суток, второй раз — всего два дня, но этого опыта хватило ему на всю оставшуюся жизнь. Он твердо решил, что не собирается возвращаться туда ни при каких обстоятельствах. Но стычка в дачном поселке фактически поставила его вне закона. Он проник на чужую территорию, нанес одному человеку травму, второму — огнестрельное ранение, угнал машину и незаконно хранил оружие. Таким образом, окажись Андрей в руках закона, ему из этих рук уже не вырваться. Сунут в клетку, и поминай как звали.
Неужели до этого дойдет? Пока неизвестно наверняка. Но
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Андрей стал собирать вещи, которые успел разложить по всему дому. Он вдруг почувствовал себя зверем, забравшимся в ловушку. Еще немного, и дверца захлопнется. И тогда выхода уже не будет.
Первое знакомство с неволей у Андрея состоялось в армии. Самоволка, пьянка, драка — это были звенья неразрывной цепи, закончившиеся гауптвахтой. Размещалась она в здании гарнизонной тюрьмы, где, по слухам, в свое время содержался сам Котовский.
Камера представляла собой сплошной каменный куб без окон. Шесть метров в длину, шесть метров в ширину, примерно столько же до потолка. Для сна полагались деревянные лежаки — такие же Андрей однажды видел на одесском пляже. Но днем пользоваться ими запрещалось: трем нарушителям воинской дисциплины со споротыми погонами и без ремней полагалось стоять, ходить или сидеть на узеньком выступе вдоль стены, по которому даже кошке пройти было бы сложновато.
Помаявшись в холодной, промозглой камере, один из солдат предложил наплевать на запрет и, подавая пример, устроился на лежаке, накрывшись шинелью. Остальные последовали за ним, но долго наслаждаться комфортом им не довелось. Дверь открылась, заглянувший в камеру сержант- краснопогонник рявкнул куда-то в коридор:
— Тащите шланг, организуем пляжникам курорт.
Мощная струя, хлынувшая внутрь, несколько раз прошлась по арестантам, а потом ударила в пол, и очень скоро он покрылся водой, которая поднялась до середины сапог. Порог в камере был высокий, возможно, специально предусмотренный для подобных случаев, так что под ногами образовалось целое море, до того холодное, что сразу начало крутить кости.
