десять, а кого отправить на пожизненное заключение. А чем занимается этот деятель, когда снимает свою пыльную мантию и прячет ее в шкаф? Отмаливает грехи в церкви? Попивает пивко перед телевизором? Торчит в интернете? Или прелюбодействует с яркой блондинкой, восседающей по правую руку от него?
Казалось, эта женщина вырядилась в судью для смеха и сейчас сбросит мантию, объявит, что это всего лишь маскарад, и расхохочется. Ее кудрявые локоны были почти явной пародией на судейские парики в Англии. Она чем-то напоминала Мэрилин Монро, если бы та дожила лет до сорока, предаваясь всевозможным вредным привычкам, от которых портятся зубы, появляются отеки под глазами и вырастает второй подбородок, заметный при каждом неудачном повороте или наклоне головы.
Обрывки стандартных, дежурных фраз доносились до слуха Туманова, почти не затрагивая сознания. Они ничего не значили, ведь все было решено и определено заранее. Теперь все зависело не от пререканий защитника с обвинителем, не от мнения судей, а от воли того, кто распоряжался этим кукольным театром. Хотелось верить, что слово Соболева что-то значит. Но как тогда быть с теми, кто приказал посадить Туманова за убийство, которого он не совершал? Неужели эти люди отступились? Неужели выпустят его из своих когтей и поймают кого-то еще? В таком случае Туманову было заранее жалко бедолагу.
Он с легким интересом уставился на дочь покойного Рогожкина, которая, оказывается, находилась в ночь убийства у папаши и даже вместе с ним наведалась на дачу Никольникова.
— Впервые слышу об этом, — сказал Туманов, когда его попросили прокомментировать показания рано увядшей девушки с плаксивым лицом. — Почему же она раньше не объявилась?
— Задавать вопросы не в компетенции обвиняемого, — встрял работник прокуратуры.
— Возражение принимается, — важно провозгласил судья.
— Она слово в слово повторила то, что показывал Рогожкин, — заметил Туманов.
Девушка с ненавистью уставилась на него.
— Ну и что? — процедила она.
— Это естественно, — перевел обвинитель. — Ведь оба свидетеля видели одно и то же.
— Ничего они не видели, — сказал Туманов.
Прокурорский протеже вскинул руку:
— Прошу оградить свидетеля от нападок!
— Если вам нечего возразить по существу, подсудимый, можете сесть, — обратилась к Туманову блондинка с кудряшками.
Председатель одобрительно кивнул.
Туманов подчинился и с этой минуты ограничивался односложными ответами «да» и «нет». Выступление адвоката показалось ему чрезвычайно пошлым, глупым и бессмысленным. Тот непонятно зачем зачитал положительные характеристики с прежних мест работы и сообщил высокому суду, что гражданин Туманов пользуется уважением соседей, скромен в быту и никогда не совершал хулиганских или иных противоправных действий.
— В сущности, мы имеем дело с очень законопослушным, уравновешенным, ответственным человеком, — рассуждал адвокат, доброжелательно взирая на судейскую троицу. — Да, оступился, бывает, но такие люди никогда не повторяют роковых ошибок, а, следовательно, не становятся рецидивистами. Понеся заслуженное наказание, Туманов вернется в общество раскаявшейся, исправившейся личностью, я уверен. Поэтому прошу высокий суд ограничиться минимальным сроком лишения свободы по данной статье уголовного кодекса.
Когда дали слово обвинителю, он поднялся с места с такой широкой улыбкой, словно был готов во всем согласиться с защитой, однако вместо этого потребовал для Туманова пожизненного срока, как для криминального элемента, представляющего собой угрозу обществу. Как узнал Туманов, преступление он совершил с особым цинизмом и жестокостью, а также продемонстрировал, что готов лишить жизни любого, включая самых близких людей.
Поднятый со стула для заключительного выступления, он развел руками и сказал:
— Насколько я понимаю, собравшимся здесь нет никакого дела до того, кто совершил убийство и признаю я свою вину или нет. Так что поступайте по своему усмотрению.
Пробурчав эти слова, он с облегчением опустился на стул. Шумок, поднявшийся в зале, чем-то напомнил тот гул и шорох, который раздается среди лесных крон во время порывов ветра. Туманов посмотрел в глаза сыну, виновато улыбнулся и едва заметно пожал плечами. Андрей изобразил руками успокаивающий жест, нечто вроде гипнотизерских пасов.
«Прощай, сынок», — безмолвно произнес Туманов и опустил голову.
Пред ним словно разверзлась пропасть, в которую ему предстояло упасть. Отчаяние, страх и унижение последних дней окончательно добили его. Жить больше не хотелось. Ничего не хотелось.
Вернулись судьи с заседания за закрытыми дверями. «Мэрилин» беспрестанно ворочала языком во рту, явно избавляясь от постороннего волоконца,
